— Я рассказывала тебе о нем, Тревис, — говорю я, стараясь сохранить легкий тон.
— Ты помнишь какие-нибудь упоминания о тайных любовниках или лихих красивых студентах Роузхилла, с которыми встречалась наша Сильвия, Эм? — спрашивает Тревис, многозначительно устремляя взгляд на Эмили.
Эмили крутит вокруг пальца свой медово-блондинистый боб.
— Хм. Я не могу вспомнить. — Затем она бросает на меня обвиняющий взгляд своими темно-карими глазами.
— Вы двое смешны. Он не мой любовник, и мы не встречаемся. Ему меня продадут через три года. Ну знаете, тому, за кого мой отец планирует отправить меня замуж в Нью-Йорк.
Голубые глаза Трэвиса мерцают.
— И у тебя хватает наглости быть растроенной из-за этого? Потому что я только что услышал, что тот великолепный кусок мяса, который трахал тебя снаружи, не только какая-то версия русского мафиозного принца, но и твой жених. Свяжи меня и отшлепай по бокам, но это звучит как мечта, ставшая явью.
Я смеюсь невольно, благодарная за странный юмор Трэвиса. Я не могу заставить себя противоречить ему, сказать, как ужасно со мной обращался Петр. Или что человек, о котором я болтала все лето, на самом деле полный придурок.
Я все еще не могу прийти в себя от осознания этого.
Как только я обдумаю свою новую реальность, я смогу решить, что с этим делать.
2
ПЕТР
— Это был плохой план. Я изолирован и одинок, в сотнях миль от дома и в эпицентре вражеской территории, — рычу я по-русски, хлопая дверью машины с излишней силой. — Ты видела, как братья Маркетти отреагировали на мою помолвку с их сестрой. Сомневаюсь, что Дон Лоренцо сможет их сдержать. Нам повезет, если они не отправят меня обратно к тебе в гребаной коробке.
Еще один жаркий день в августе, слишком жарко для костюма, но я отказываюсь опускаться до шорт. Поэтому вместо этого я надел легкую футболку и джинсы. Но все равно отвратительно душно, как-то хуже, чем в Нью-Йорке, хотя я не могу понять, как это возможно. Боже, я ненавижу Чикаго. Я ненавижу все в стратегии моей матери. Она отчаянная, и она ставит мою шею на кон, чтобы получить то, что она хочет.
— Нам нужен этот союз, Петр, — отвечает она на своем родном русском языке, ее тон ровный и грозный. — Напряженность с Живодерами растет. Она ухудшилась даже после того, как ты ушел. Нам нужны союзники. Нам нужно оружие. И этот брак — ключ. Так что перестань вести себя как капризный ребенок.
Скрипя зубами, я борюсь, чтобы сдержать свой гнев. Я иду через кампус Роузхилла на свой первый урок, ощетинившись от разочарования. Я знаю, что должен сделать это ради своей семьи. Тем не менее, это противоречит всем моим инстинктам. Если дела ухудшаются, я должен быть дома, защищаться от наших врагов и охранять нашу территорию. А не играть в студенческие игры с девчонкой Маркетти.
— Я все еще думаю, что есть лучший способ, — прошипел я, бросив взгляд на парня в бейсболке козырьком назад, который посмотрел на меня не так.
Его вопросительный взгляд означал бы, что он не ожидал, что я буду говорить на другом языке. Полагаю, это территория Маркетти. Он, вероятно, привык слышать итальянский, если что. Ну, теперь я здесь, и я поднимаю волну. Мне немного легче от осознания того, что люди, вероятно, не понимают, что я говорю.
— Ну, пока я главная, неважно, что ты думаешь. Нам нужны ресурсы Маркетти, а значит, нам нужен этот альянс. Так что не облажайся, — заявляет моя мать в сотый раз. — Я им не доверяю, поэтому хочу, чтобы ты пристально следил за девочкой.
— Я знаю. Я понимаю. — Хотя почему она отправила своего единственного сына за сотни миль на территорию семьи, которой она не доверяет? Этого я не понимаю. Не то чтобы я не мог постоять за себя. Но это кажется неоправданным риском за выплату, которая не гарантирована. Если бы Лоренцо Маректти заботился о своей дочери, он бы изначально не согласился на эту сделку. Так что наличие Сильвии в нашем заднем кармане не кажется мне большой разменной монетой.
— Я не думаю, что ты так думаешь, — огрызается моя мать. — Потому что мы снова ведем этот разговор, Петр. Я хочу, чтобы ты сделал заявление. Никто не трогает девчонку Маркетти, потому что она наша. Даже если вы еще не женаты. Я хочу, чтобы было предельно ясно, на что способна наша семья, потому что мы не можем сражаться на два фронта. Мы и так на пределе.
— И чья это вина? — Требую я, раздраженный тем, как она перемещает меня по доске, как шахматную фигуру.
— Не смей бросать это мне в лицо, — Шипит моя мать через линию. — Все, что я когда-либо делала, было для тебя, чтобы укрепить нашу семью, пока ты не достигнешь совершеннолетия. Я не просила об этом. Твой отец не должен был умереть.