И ни одной из них, — продолжала девушка, — так и не разрешили принять обет, пока они не отпраздновали свое восемнадцатилетие; преподобная мать-настоятельница была непреклонна в этом вопросе. Даже в тех случаях, когда послушница умоляла мать-настоятельницу, та не давала своего разрешения. Никогда! Вы ведь понимаете, что отречение от мира — это очень и очень серьезный шаг.
— Разумеется, — прошептал герцог.
— Мать-настоятельница всегда говорила о том, что каждая из нас должна сначала глубоко прочувствовать смысл своего шага, ощутить внутри себя уверенность, что впоследствии она никогда не будет сожалеть о свершившемся. И хотя мне исполнится восемнадцать лет через три месяца, я непрестанно размышляла, часто беседовала с сестрами-монахинями, обсуждала этот вопрос со своим духовником, и все они говорили мне: «Жди и прислушивайся к тому, что происходит в тебе. Не торопись принимать решение, Аме. Если господу будет угодно чтобы ты посвятила ему жизнь, тебе обязательно будет подан какой-нибудь знак». Так я и продолжала жить в монастыре, ожидая этого момента. Я постоянно размышляла об этом, молила всевышнего и все-таки никак не могла принять окончательного решения, как распорядиться своей судьбой.
И вот сегодня, — продолжала свой рассказ девушка, — когда я шла в церковь при монастыре, ко мне подошла одна из сестер-монахинь и сообщила, что меня немедленно хочет видеть мать-настоятельница. Я тут же отправилась к ней. Войдя в ее комнату, я увидела, что та не одна, там находились еще два священника, которых я раньше никогда не видела. Когда мать-настоятельница здоровалась, мне показалось, что она чем-то встревожена, это состояние выдавали ее глаза.
Мать-настоятельница взяла меня под руку, — рассказывала Аме, — словно для того, чтобы подбодрить, подвела к святым отцам и проговорила: «Господа, вот и Аме».
Один из священников, человек с суровой внешностью, как мне показалось, сообщил, что, согласно воле кардинала, я должна принять постриг немедленно, не дожидаясь совершеннолетия.
Похоже, я выглядела настолько пораженной его словами, — продолжала девушка, — настолько обескураженной, что, думаю, они с беспокойством ждали моего ответа. Оба святых отца дали мне понять, что это — приказ и я должна неукоснительно подчиниться ему. Все то время, пока священники убеждали меня в необходимости предстоящего шага, мать-настоятельница хранила полное молчание, хотя у меня создалось впечатление, что она была против. Из фразы, оброненной одним из священников, я поняла, что до моего появления в этой комнате она упорно противилась их решению. Вели они себя высокомерно. После того как святые отцы рассказали, что мне предстоит и что я должна сделать, я покинула их.
Девушка замолчала. Герцог не видел ее лица, но услышал, что дыхание Аме стало неровным, словно рассказ о происшедшем событии заставил ее гнев разгореться с новой силой.
— И тогда вы приняли решение совершить побег из монастыря! — после небольшой паузы проговорил герцог.
— Вы правы! Сейчас представить себе не могу, как только я осмелилась совершить этот поступок, — ответила Аме, — но тогда я ощутила внутренний протест. Одного взгляда на лицо святого отца, который сообщил мне новость, для меня оказалось достаточно, чтобы ощутить собственную незначительность. Кардинал отдает распоряжение, и оно должно быть исполнено, чего бы мне это ни стоило.
— А вам известно имя кардинала, который таким образом распорядился вашей судьбой? — спросил герцог.
— Ну разумеется. Кардинал де Роган, он же принц де Роган, — сказала Аме.
— Вы когда-нибудь встречались с его преосвященством? — поинтересовался он.
— Нет, никогда! Но наш духовник время от времени бывает у кардинала.
— А вы не думаете, мадемуазель, что ваш духовник однажды мог рассказать ему о вас?
— Конечно, я не могу целиком исключить это, не могу представить себе, чтобы духовник мог посоветовать мне принять постриг раньше, чем это обычно делали другие послушницы, наоборот: отец Пьер был одним из тех, кто настоятельно советовал мне подождать своего часа, ни в коем случае не торопиться, сначала обрести полную уверенность в правильности окончательного решения.
— Тогда в вашей истории, несомненно, присутствуют весьма странные обстоятельства.
— Теперь я знаю точно, что мне следует предпринять, — ответила девушка. — Я намереваюсь пожить некоторое время в миру. И обязательно собираюсь увидеть те вещи, которых прежде никогда не видела, а только слышала о них от других девушек, живших в нашем монастыре. Мне хочется пожить в миру как обычному человеку, а если после этого я сочту для себя, что правильным будет принять постриг, я обязательно вернусь в монастырь и стану монахиней.
— Но как вы представляете себе выполнить задуманное? — довольно сухо поинтересовался герцог. — Кроме того, если ваши опасения подтвердятся и монастырское начальство действительно организует погоню за вами, вам вряд ли удастся уехать далеко от обители.
— Пока они меня еще не схватили! — ответила девушка. — И если вы, монсеньор, увезете меня подальше от этих мест — ну хотя бы до Шантильи, то тогда я, возможно, найду кого-нибудь, кто направляется в Париж, Реймс или Орлеан. Мне все равно, куда ехать.
— Дорогое дитя, — возразил ей герцог, — вполне возможно, что вам не удастся так просто разъезжать по всей стране. Для этого вы слишком очаровательны.
— Очаровательна? — удивилась Аме. — Вы считаете меня очаровательной? Я никогда не думала об этом.
Правда, девушки в монастыре говорили мне иногда, что мои волосы красивы. Девушкам в обители не полагается уделять слишком большое внимание своей внешности.
— В монастыре это, возможно, и не имело особого значения, — согласился с ней герцог, — но в мирской жизни наружность человека играет большую роль.
— Но каким образом?
— Приятная наружность или отсутствие таковой является главным объектом волнения для любой женщины, — ответил герцог. — Вы рассказывали мне, что вас подбросили в монастырь. Неужели вы настолько наивны, что ни разу не задумались о том, что, коль вы красивая женщина, все мужчины — независимо от того, что вы сами думаете о них, — обязательно будут влюбляться в вас и добиваться от вас взаимности?
— Я не поддамся соблазну, — ответила девушка, — а если они осмелятся доставить мне хлопоты, можете не сомневаться, я к этому подготовилась.
— Подготовились? — изумился он.
— Да! Чувствуете?
Герцог ощутил прикосновение к своей руке и ощутил укол острым предметом через бархат своего камзола.
— Что это?
— Кинжал, — ответила девушка. — И я всегда буду носить его с собой на тот случай, если кто-нибудь вздумает поступить со мной не должным образом. Этот кинжал принадлежал одной девушке, приехавшей в монастырь из Италии. Она сказала мне, что это старинная вещь, она принадлежала ее роду в течение многих лет, и что этим кинжалом уже убивали людей. Сначала я даже не хотела брать его, но потом решила, что он может пригодиться мне для вышивки, а сейчас я очень довольна, что у меня есть эта вещица. Так что, монсеньор, можете сами убедиться в том, что я вооружена, разве не так?
— Да, определенно, вы можете при случае постоять за тебя, — серьезно подтвердил герцог.
— Уверена, что смогу сделать это, — ответила Аме. — Меня в данный момент беспокоит только одно обстоятельство — у меня нет никакой одежды.
— Как так?
— Разумеется, кроме той, которая на мне и которая в конце концов может выдать меня. Я одета в белую рясу послушницы и черный плащ, который мы в монастыре обычно носим, когда должны петь на хорах в холодную погоду. К большому сожалению, я не взяла с собой ничего из одежды, так как окончательно не знала, что решусь на побег.