Загремело громовое «Ура»!
Черноморцы остановились. Вперед вышли уполномоченные: Кокорев и Мамонтов. Они держали на серебряном блюде огромный каравай хлеба — такой колоссальной величины, что пришлось выстроить особую печь, чтобы его испечь. Все смолкло. Настала мертвая тишина. Кокорев подал хлеб-соль офицерам и громко воскликнул:
— Служивые! Благодарим вас за ваши труды, за кровь, которую вы проливали за нас в защиту веры православной и родной земли! Примите наш земной поклон!
Кокорев стал на колени и поклонился в землю! Мамонтов и все сопровождающие сделали то же. И весь народ упал на колени и кланялся севастопольцам.
Такие минуты не забываются.
Среди встречавших героев наверняка была и Наталья Николаевна. Именно в эти дни она находилась в Москве, возвратившись из Вятки, где муж ее командовал формированием местного ополчения для Крыма. Теперь можно было спокойно вздохнуть — война окончилась. По этому случаю состоялся бал в Дворянском собрании, куда была приглашена Наталья Николаевна с дочерью. Получила она также приглашение и на костюмированный бал к Закревской, жене московского военного генерал-губернатора. Наталья Николаевна долго ездила по магазинам в поисках костюма для Маши, наконец остановили выбор на красивом цыганском наряде…
Московская генерал-губернаторша Аграфена Федоровна Закревская была ровесницей века, в 1856 году ей было 56… Когда-то эта светская львица, «фатальная женщина», вскружила голову Пушкину. Он называл ее «беззаконной кометой». Двадцативосьмилетняя красавица, богатая, с большими связями при дворе, присвоила себе право безнаказанно шокировать общество, делать что заблагорассудится — вплоть до скандала, губить себя и других… Эту «ослепительную Клеопатру Невы» под именем Нины Воронской Пушкин описал в числе гостей на балу в «Евгении Онегине». В черновиках остался ее подробный портрет, в котором Закревская предстает перед нами в прозрачно-соблазнительном костюме.
Не знаем, какой костюм надела Аграфена Федоровна на февральский свой бал 1856 года, но, надо думать, страсть к маскараду осталась у нее с молодости.
Но вернемся к истории, событиями которой был богат 1856 год.
Обязательство не иметь флота в Черном море значительно подрывало военную мощь России, и многие от души огорчались невыгодным миром. Но император Александр II вполне обдуманно пошел на уступки. Им руководил глубокий и верный расчет: внутренние дела России требовали всего внимания и заботы императора. Именно в 1856 году в своей речи к московскому дворянству государь ясно выразил свои намерения, сказав, что «существующий порядок владения крестьянами не может оставаться неизменным». На пути к реформе у Александра II было много противников. Однако нам важно отметить, что относительно задуманного им преобразования царь часто совещался с Сергеем Степановичем Ланским, министром внутренних дел, двоюродным братом Петра Петровича Ланского. Под влиянием этих бесед министр стал убежденным сторонником отмены крепостного права и много поработал для проведения в жизнь этого великого дела…
Давным-давно Пушкину было дано откровение свыше о трагической судьбе Александра И. Это произошло «в Царском Селе на квартире Жуковского, — вспоминает Арапова. — Вечером к нему собрались невзначай человек пять близких друзей; помню, что между ними находился кн. Вяземский, так как в его памяти тоже сохранилось мрачное предсказание. Как раз в этот день наследник Александр Николаевич прислал в подарок любимому воспитателю (Жуковскому. — Н. Г.) свой художественно исполненный мраморный бюст. Тронутый вниманием, Жуковский поставил его на самом видном месте в зале и радостно подводил к нему каждого гостя. Посудили о сходстве, потолковали об исполнении и уселись за чайным столом, перейдя уже на другие темы.
Пушкин, сосредоточенный и молчаливый, нервными шагами ходил по залу взад и вперед. Вдруг он остановился перед самим бюстом, впился в мраморные черты каким-то странным, застывшим взором, затем, обеими руками закрыв глаза, он надтреснутым голосом вымолвил:
— Какое чудное, любящее сердце! Какие благородные стремления! Вижу славное царствование, великие дела и — Боже! — какой ужасный конец! По колени в крови! — и как-то невольно он повторял эти последние слова…
Жуковский и Вяземский, поддавшись его настроению, пытались его успокоить, приписывая непонятное явление нервному возбуждению, и всячески ухищрялись развлечь его. Это им, однако, не удалось, и, под гнетом мрачных мыслей, вернулся он ранее обыкновенного домой и передал жене этот странный случай».