В жизни четы Пушкиных пока, кажется, ничего не предвещало трагедии. Поэт на этот раз отсутствовал дома три месяца, путешествуя по пугачевским местам. Он посетил Нижний Новгород, Казань, Симбирск и Оренбург, выезжая порой в окрестные места для встреч и бесед со старожилами, которые могли помнить рассказы о минувших событиях. Пушкин по-прежнему часто писал жене с дороги, представляя ей подробнейший отчет своего путешествия.
«Вчера были твои именины, сегодня твое рожденье. Поздравляю тебя и себя, мой ангел. Вчера я пил твое здоровье у Киреевского с Шевыревым и Соболевским; сегодня буду пить у Судиенки. Еду послезавтра — прежде не будет готова моя коляска… В клобе я не был — чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет. Надобно будет заплатить штрафу 300 рублей, а я весь Английский клоб готов продать за 200… Важная новость: французские вывески, уничтоженные Ростопчиным в год, когда ты родилась, появились опять на Кузнецком мосту…» (из Москвы, 27 августа).
«Мой ангел, кажется, я глупо сделал, что оставил тебя и опять начал кочевую жизнь. Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги Параша, повар, извозчик, аптекарь и т. д., у тебя не хватает денег, Смирдин перед тобой извиняется, ты беспокоишься — сердишься на меня, — и поделом. А это еще хорошая сторона картины — что, если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна?
А другие, непредвиденные случаи? Пугачев не стоит этого. Того и гляди, я на него плюну — и явлюсь к тебе. Однако буду в Симбирске и там ожидаю найти писем от тебя…» (из Нижнего Новгорода, 2 сентября). Следом еще письмо: «…Сегодня был я у губернатора, генерала Бутурлина. Он и жена его приняли меня очень мило и ласково, он уговорил меня завтра обедать у него. Ярмарка кончилась. Я ходил по опустелым лавкам. Они сделали на меня впечатление бального разъезда, когда карета Гончаровых уже уехала. Ты видишь, что, несмотря на городничиху и ее тетку, — я все еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало. Прощай, красавица моя, кумир мой, прекрасное мое сокровище, когда же я тебя опять увижу…»
«Мой ангел, здравствуй, я в Казани с пятого числа и до сих пор не имел время тебе написать. Сейчас еду в Симбирск, где надеюсь найти от тебя письмо. Здесь я возился со стариками, современниками моего героя, объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону…» (из Казани, 8 сентября).
«Пишу тебе из деревни поэта Языкова, к которому заехал и не нашел дома. Третьего дня прибыл я в Симбирск и от Загряжского принял от тебя письмо. Оно обрадовало меня, мой ангел, но я все-таки тебя побраню. У тебя нарывы, а ты пишешь мне четыре страницы кругом. Как тебе не совестно! Не могла ты мне сказать в четырех строчках о себе и о детях. Ну так и быть. Дай Бог, теперь быть тебе здоровой… Из Казани написал я тебе несколько строчек — некогда было. Я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной blue stockings („синий чулок“), сорокалетней несносной бабе с вощеными зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести, как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений. Я так и ждал, что принужден буду ей написать в альбом — но Бог помиловал, однако она взяла мой адрес и стращает меня перепискою и приездом в Петербург: с чем я тебя и поздравляю. Муж ее умный и ученый немец, в нее влюблен и изумлен ее гением… Сегодня еду в Симбирск, отобедаю у губернатора и к вечеру отправлюсь в Оренбург…» (из Языкова, села в 65 верстах от Симбирска, 12 сентября).