— Да не надо.
Она, сама едва ли заметив это, подалась ближе к нему. Хотя инстинкт упорно советовал ей сбежать.
— Вы кто?
— Александр Гейл. Я просто… видите ли… — Он скромно улыбнулся, подмеченное в прекрасных ее глазах ранило его. В них читалось печаль и непокой. А не то и боль, но этого он еще не распознал. Ясно было одно: уж на этот раз не дать ей скрыться.
— Заметил, что вы покупали в аэропорте. — Он указал взглядом на книгу, лежавшую на ее кресле. — Рафаэлле это показалось вовсе не к месту, просто бессмыслицей. — И я… я видел вас однажды на ступенях, меж Бродриком и Бродвеем, с неделю тому назад. Вы… — ну как ты ей скажешь, что она, мол, тогда плакала? Этим снова ведь обратишь ее в бегство. Но и сказанное вроде бы покоробило ее, долгий взгляд ныне был напряженным. Видимо, она стала припоминать, о чем это он, и постепенно на лице проступил легкий румянец.
— Я… — Она кивнула, отвела взгляд. Авось, он не репортер светской хроники. Может быть, просто псих или дурачок. И все одно не хотелось пять часов сидеть рядом с ним, гадая, с чего это он брал тебя за руку, да еще сказал: «Боже мой, это вы». Но пока она присматривалась, не сходя с места, и рассуждала, а он не сводил с нее глаз, старался одним взором удержать ее здесь, из репродукторов самолета строго раздалось указание занять свои места, и Алекс осторожно обогнул Рафаэллу, чтобы дать ей дорогу к ее креслу.
— Вы почему не садитесь?
Он стоял, крепкий, высокий, видный собою, и словно не в силах ускользнуть, она молча отправилась мимо него на свое место. Шляпу положила наверх, на полку, прежде чем Алекс явился на свой ряд. Ее волосы сейчас блеснули наподобие черного шелка, когда она наклонила голову и отвернулась, надо понимать, стала смотреть в окно. Так что Алекс не продолжил разговор и уселся сам, оставив сиденье меж ними свободным.
И заметил, как колотится сердце. Она действительно не менее красива, чем виделось ему в тот вечер, когда застал он ее сидящей на ступенях, в облаке рысьего меха, с обворожительными темными глазами, вскинутыми на него, и с ручьями слез, тихо скатывающихся по лицу. И вот та самая женщина сидит в нескольких пядях от него, и он всеми фибрами души желает податься к ней, коснуться ее, заключить в объятья. Да, сумасшествие, он понимает это. Она прекрасна, но совершенная незнакомка. Он улыбнулся про себя: слова-то в самый раз. Она совершенна во всем. Стоило глянуть на ее шею, ее руки, на то, как она сидит, во всем читалось совершенство, а едва обозрев ее профиль, уже не оторвешь взор от этого лица. Затем, понимая, сколь неловко ей делается, от его взглядов, он враз извлек свои бумаги и бессмысленно уткнулся в них — пусть она поверит, что он больше не любуется ею и мысли обратил на нечто иное. Лишь после взлета поймал Алекс на себе ее взгляд и краешком глаза уследил, что рассматривает она его долго и упорно.
Не в силах далее притворяться, он обернулся к ней с учтивым видом, с ненавязчивой, но доброй улыбкой.
— Простите, если я вас успел напугать. Просто… я не имею привычки поступать подобным образом. — Улыбка его стала шире, но ответной не последовало. — Я… я не знаю, как объяснить. — Тут он ощутил себя взаправду сумасшедшим, раз решился все объяснить, а она смотрела на него в упор, точно так, как в тот раз, когда он впервые ее увидел и был до крайности тронут. — Увидев вас тем вечером, на ступенях, как вы… — решился Алекс продолжить и высказаться, — как вы плачете, я почувствовал полное бессилие, когда вы на меня посмотрели, а после исчезли. Вот что было. Вы просто растворились. Не один день это мне покоя не давало. Все вспоминал ваш облик, слезы на лице. — Высказывая это, он рассчитывал, что ее взор смягчится, но не было признаков какой-либо перемены в выражении ее лица. Он опять заулыбался, пожал слегка плечами. — Видимо, мне просто невыносим вид страждущей девы. Всю эту неделю я волновался за вас. И вот нынче утром вы передо мной. Пока звонил в свою контору, разглядел даму, занятую покупкой книги. — Он кивнул на знакомую суперобложку, не объясняя, отчего эта книга столь знакома ему. — Узнал вас. Невероятно, как в кино! Неделю напролет меня преследует ваш образ, как сидите вы на ступенях, в слезах, и вдруг вы предо мною, та самая красавица.
На сей раз последовала ответная улыбка, он был вежлив, моложав; забавно сказать, но вспомнился ей брат, который в шестнадцать лет еженедельно в кого-нибудь да влюблялся.
— И опять вы исчезаете, — продолжая рассказ, он изобразил отчаяние. — Пока я повесил трубку, вы уже растворились в тамошнем воздухе. — Ей не хотелось объяснять, что прошла она через служебный вход, ее провели боковыми коридорами прямо к самолету. Но он был явно озадачен. — Я не замечал вас перед посадкой. — Потом понизил голос, спросил заговорщически: — Скажите правду, вы волшебница? — Выглядел он как дитя-переросток, и ей не удалось сдержать улыбку.