— Ваш завтрак подан, миссис Филипс.
Горничная в накрахмаленном одеянии стояла в дверях, ее реплика прозвучала, ровно приказ, так подумалось Рафаэлле, да и всегда на нее производила сходное впечатление прислуга Джона Генри. То же самое ощущалось и в доме отца в Париже, и в доме деда в Испании. Не могла она отделаться от чувства, что командуют именно слуги — когда ей вставать, когда одеваться, когда обедать и когда ужинать. «Мадам, вам подано», — так объявлялся ужин в парижском отцовском доме. А ежели мадам не желает таковой «поданности»? Если хочет просто бутерброд, хочет съесть его, сидя на полу у огня? Или если желается ей на завтрак получить блюдце мороженого, а не гренки с омлетом? Сама эта идея заставила улыбнуться Рафаэллу на обратном пути в спальню. Она убедилась, что все готово. Чемоданы аккуратно составлены в углу, все шоколадного цвета, из замши, мягкой как для перчаток; здесь же вместительная сумка, в которой Рафаэлла повезет подарки для матери, тети, кузин, свою бижутерию, чтение на самолетный рейс.
Осматривая свой багаж, она не ощутила сладости предвкушаемого путешествия. С некоторых пор такого предвкушения уже не получалось. Ничего ей в жизни не осталось. Сплошная полоса автомагистрали, ведущей к чему-то невидимому и незнаемому, что тебя и занимать-то перестало. Она жила в убеждении, что всякий новый день будет неотличим от предыдущего. Ежедневно делаешь одно и то же седьмой год кряду, за исключением одного месяца в лето, проводимого в Испании, да немногих дней в Париже, в гостях у отца. Случалось еще ездить на встречу с родней из Испании, навещавшей Нью-Йорк. Кажется, давным-давно не была она там, с тех пор как оставила Европу, как стала женой Джона Генри. Теперь все иначе, нежели было спервоначалу.
А начиналось будто волшебная сказка. Или сделка. Понемногу того и другого. Бракосочетание парижско-миланско-мадридско-барселонского банка Малля с калифорнийско-ньюйоркским банком Филипса. Обе империи включали в себя инвестиционные банки крупнейшего международного уровня. Первое гигантское совместное начинание отца Рафаэллы с Джоном Генри принесло им, в содружестве, попадание на обложку «Тайма». И сблизило обоих той весною, их замыслы осуществлялись успешно, как и ухаживания Джона Генри за единственной дочерью Антуана.
Рафаэлла прежде не встречала кого-либо похожего на Джона Генри. Высок, ладен, привлекателен, солиден, притом благороден, добродушен, негромок, а в глазах непременно искрятся смешинки. Проглядывала в них и хитринка, со временем Рафаэлле открылось, до чего ж он любит дразнить и разыгрывать. В нем была недюжинная фантазия и творческий дух, сильный ум, истинное красноречие, высший класс. Все, чего только могла бы пожелать она или любая девушка на ее месте.
Единственное, чего Джону Генри Филипсу недоставало, так это молодости. Да и то поначалу о том не думалось, стоило лишь глянуть на умное ухоженное лицо или обратить внимание на силу рук, когда он играет в теннис или занимается плаванием. Его стройному красивому телу могли позавидовать те, кто был вдвое моложе.
Разница в возрасте сперва удерживала его от ухаживания за Рафаэллой, но шло время, он все чаще наезжал в Париж, и раз от разу находил ее еще очаровательней, раскованней, восхитительней. Невзирая на строгость своего подхода к дочери, Антуан де Морнэ-Малль не возражал против перспективы выдать за своего старого друга свое единственное дитя. Сам он не мог не замечать красоту дочери, ее ласковость и открытость, ее невинный шарм. Не мог не сознавать и то, сколь редкостное приобретение для любой женщины будет Джон Генри Филипс, какая там ни будь разница в возрасте. Не мог не узреть, что это будет означать для будущности его банка, весомость этого соображения была для него не из последних. Собственный его брак основался некогда и на увлечении и одновременно на добротных деловых мотивах.