— У меня там… есть шкура дикого кабана и…
— Ага, — перебил он ее, — она придает атмосферу уверенности, прочности и защищенности, которой многим не хватает дома.
— Верно. А я люблю смотреть на нее в солнечный день. Она начинает искриться зеленоватым цветом. Ее хватает лет на десять — пятнадцать.
Саша снова вздохнул:
— Смотря где лежит…
— Знаешь, мне очень нравятся и оленьи шкуры, у них такой мягкий мех, нежный подшерсток. Сколько я видела их на Чукотке…
— Вот с ними я хорошо знаком.
— Ты их, наверное, немало… протер? — неожиданно для себя игриво спросила Рита. Но быстро спохватилась — она не хотела переходить на такой тон с Решетниковым. — Я просто собиралась сказать, что у оленьих шкур короткий век — пять лет, не больше. А уж если ими обить диван и сидеть на нем каждый день, это, безусловно, уютно, но…
— Ты, случайно, не художник по интерьеру, кроме всего прочего?
— А ты ищешь такого художника? — Она ничего не могла сделать с собой, слова выскакивали раньше, чем она запрещала им слегать с туб. Каким-то странным образом все они были такие, в которых можно усмотреть двойной смысл. — Рита заторопилась: — Я бы попробовала когда-нибудь. То есть я попробую обязательно, — поправила себя Рита. Она не разрешала себе говорить о чем-то в сослагательном наклонении. Это наклонение — кабы да кабы — напоминало ей женщину, которая постоянно делает реверансы.
— Послушай, а все-таки почему ты уехала на Чукотку? — Он положил ей руки на плечи. — Я знаешь, что подумал… Занятно, но мы были с тобой почти на одной параллели.
— Но у нас и тогда были разные меридианы, — прошептала Рита.
— А сейчас мы сошлись в одной точке.
— Из которой мы оба вышли на старт… — кивнула Рита. — Правда занятно.
Саша снова наклонился к ней и повторил вопрос:
— Так почему ты уехала туда, а?
— Я захотела отрезать себя от прошлой жизни. Стать другой. — А мысленно добавила: «Такой, какая могла бы понравиться тебе». — Если ты живешь рядом с одними и теми же людьми, общаешься с ними постоянно, им кажется, что ты не меняешься. Ты и сам сегодня видел. — Она усмехнулась, но печали в этой усмешке не было. — Они не замечают. А если замечают, то отмахиваются и не хотят вникать. Они воспринимают тебя такой, какой ты была раньше. Они считают, что ты будешь такой всегда. Тупик. — Она пожала плечами.
— Тогда почему ты вернулась сюда?
— А ты подсчитай, сколько лет прошло. Я никого не помню, Меня никто не помнит. Людей, которые были знакомы с моей матерью, нет в моем круге. Я не поддерживаю с ними отношения. Мне это не нужно, как и им. Но когда начинаешь с чистого листа свою жизнь, как я на Чукотке, ты узнаешь себя другую. Ты как будто записываешь в файле под старым названием «Маргарита Макеева» совершенно другой текст. — Она помолчала и потом, как неоспоримый довод правильности своих ощущений, добавила: — Я ведь только там услышала, что я симпатичная.
Решетников захохотал.
— Ты не знала? Да ты просто красотка!
Он быстро наклонился и поцеловал ее в губы.
— Ох, Сито-Решето, перестань. — Она попыталась отстраниться, но он не позволил, а, напротив, обнял и крепко прижал к себе. Рита услышала голоса на барже, которая проходила мимо сада, женский смех и бормочущие мужские голоса.
— Интересно, зачем я колесил по свету? — тихо спросил Решетников. — А потом снова припал к ее губам.
8
А куда его лучше пригласить? — спросила себя Рита, докрашивая удлиняющей тушью ресницы на правом глазу. И вообще — надо ли его приглашать?
Она аккуратно водила кисточкой, опасаясь мазнуть веко, по которому уже прошлась сероватыми тенями. У нее своя технология «боевой раскраски» — чуть-чуть выявить и проявить, как она называла процесс достижения красоты.
С годами Рита обнаружила, что у нее замечательного качества кожа, она досталась ей от рождения, тонкие черты лица.
Может, она в отца? Мать никогда ничего не говорила о нем, сколько Рита ни приставала в детстве. А потом, повзрослев, утратила всякий интерес, как утрачиваешь его к тому, что не дано тебе знать наверняка — например, есть ли жизнь после смерти. Может, есть, а может, и нет.
А однажды Рита подошла к проблеме собственного появления на свет и того проще: есть ты, есть твоя жизнь в определенный отрезок вечности, ты должна ее прожить как сможешь, исходя из того, что тебе дано и что у тебя есть. Поэтому в данной ситуации нет никакой разницы, какой мужчина был твоим отцом. Все, что он мог тебе дать, в твоих генах. А — что именно — сама почувствуешь и воспользуешься, если найдешь чем воспользоваться.