«Малый приклад есть патронная сума с жестянкой для патронов и двумя железными кольцами на боках, для прикрепления лосиной перевязи, а также натруска в виде рога с медной оправой для насыпания пороху, а также водоносная фляжка из двойной жести с четырьмя яловочными ремнями…» Не забудет и медный шомпол к фузее, и штык, и замочную завертку… ну все!
Или вопрос посложнее: «Какова форма рядового фузелера пехотного полка?» И тут же подробный ответ, в устав заглядывать не надо:
«Рядовой фузелер имеет темно-зеленый кафтан, с отложным воротником, обшлагами, оторочкою петель и красным подбоем. Камзол, штаны и епанча красные же; последняя с верхним воротником и подбоем синим. А также белые, холстинные штиблеты с белыми же обтяжными пуговицами и белыми подвязками. К рубашечным рукавам манжеты. Башмаки тупоносые, а для походного времени сапоги. Шляпы обшиты по краям полей шерстяным галуном в полвершка шириною, без шнура, а на левой стороне, у верхнего края, назначено иметь белый шерстяной бант или кокарду с медною камзольною пуговицею».
Евграф был записан в солдаты еще отроком и начал свою военную карьеру в доме известного генерала, там же он самостоятельно выучился грамоте, пристрастился к рисованию и еще забил голову кучей ненужных знаний. Генерал был членом Военной комиссии, которая занималась переустройством и улучшением армии. Чиновники писали циркуляры, штабные писари старательно переписывали их, а художники усовершенствовали военные костюмы, скругляя поля шляп, перенося опознавательные кокарды слева направо, меняя цвета офицерских шарфов, а также внося новые подробности в полковые гербы и штандарты.
За какую-то провинность Евграф был сослан, как говорили тогда, на театр военных действий. Он попал в совершенно новые условия, где носили мятые кафтаны, нечищеные сапоги, забывали пудрить парики и правильно обвязывать косы на затылке. Здесь они не оплетались, как положено по уставу, черной кожей, а заматывались дрянным вервием. А холстинные штиблеты-манжеты, а галстуки — ведь одно название, что белые! Срам, да и только. Но знания-то об идеальной армии остались, их просто так из головы не выметешь. А денщик, хоть и не любил воевать, находил особую красоту в военном строе и выправке.
Обмундирование Матвея Евграф содержал в образцовом порядке, но лишней работы не любил, а потому просьба Крохина как бы повисла в воздухе, не поддержанная толковым ответом.
Крохин ушел глубокой ночью. Матвей тут же завалился спать. Он уже видел сон — все луга какие-то да ручьи с изящно изогнутыми мостками, отдаленно напоминавшими женское бедро — когда от приятного зрелища оторвал его непонятный звук. Со сна Матвей не сразу сообразил, что стучали не в дверь, а в окно, стучали меленько, настойчиво, и стекло методично позвякивало, как плохо притороченная в повозке посуда.
Матвей всмотрелся в сумрак. Неведомый мужик в круглой с малыми полями шапке знаками просил, чтобы он открыл окно. Но это уж что-то совсем выходящее из ряду! Матвей показал мужику кулак, но тот вскинул руки, как бы показывая, что не вооружен и вообще не имеет плохих намерений, и вдобавок состроил гримасу, отдаленно напоминающую улыбку. Темно ведь, не разглядишь, скалится он, подобно волку, или полон радушия.
Что делать, пришлось открыть. Вместе с мартовским холодом через окно как-то очень ловко и неслышно перевалилась фигура пришельца, одетого в какую-то дерюгу, словом, очень невзрачного. А по выговору отнюдь не крестьянин. Гость еще вторую ногу до полу не донес, а уже зашептал, поднося палец к губам:
— Тихо, только тихо. Дело секретное. Князь Козловский, я не ошибаюсь?
— Ты кто? — тупо спросил Матвей, пытаясь зажечь свечу.
— Ой, трудно я до вас добирался, — прокряхтел незнакомец, не отвечая на вопрос.
— Да зачем я тебе понадобился?
— Тихо, не кричите. Вот бумага. В ней написано, ваше сиятельство, что вы должны помогать по мере сил подателю сего.
— Я никому ничего не должен, — отчеканил Матвей ледяным тоном, но звук все-таки приглушил. — Извольте, сударь, — он особенно напирал на это обращение, — назвать себя или я вас выставлю вон.
— Зря вы горячитесь. Я агент на службе государства Российского. С вами я знакомства не имел, но с Родионом Андреевичем мы славно послужили отечеству. Петров моя фамилия.
— А… Так вы тот самый?..
— Тот самый.
Матвей вдруг страшно обиделся: и на судьбу, и на дождь за окном, и на неприступный Данциг, а более всего на этого невзрачного человечка, на котором крестьянская одежда сидит так, словно он ее век носил. Шляпа мокрая, руки от холода красные, как гусиные лапы, а рожа выражает полную невозмутимость и довольство собой.