— Да. Твоя навсегда, — приподняла голову Полина и поцеловала Сергея в горячие губы.
— Поленька, голубка моя, — зашептал он, все крепче сжимая ее в своих объятиях. И вновь желание его достигло такого предела, за которым сравнялись в своей значимости страсть и смерть. Они слились в единое целое, окружающий мир перестал существовать, исчезло время, мысли превратились в ничто, и все, что имело какое-то значение, стало пустым и незначимым. А потом это единое целое пронизала дрожь, и оно снова превратилось в два тела, две половинки единого, поначалу совершенно беспомощные и оживающие постепенно, приуготовляясь существовать отдельно друг от друга.
Они лежали с открытыми глазами, окутанные полутьмой осеннего рассвета, и молчали, думая каждый о своем. Полина — о том, что теперь она знает, что такое счастье, что она — женщина, и эта женщина совсем не похожа на наивную девочку из Казани, решившуюся устроить жизнь своей сестры и свою собственную посредством той дурацкой записки, что так бережно хранила ее тетушка. Ей вдруг стало стыдно, и она испугалась, что Сергей почувствует этот стыд. Но Сергей чувствовал иное: эта женщина, что лежала рядом, была ему нужна больше всего на свете, она стала частью его самого, частью, без которой его словно бы и нет, а если и есть, то это какой-то калека, у которого отняли руки или ноги. Жить, конечно, еще как-то можно, но разве это жизнь? «Ну вот, похоже, и кончилась твоя холостяцкая жизнь», — сам себе сказал Сергей и не почувствовал ни сожаления, ни даже тени печали.
— Ты лучшее, что случилось в моей жизни, — произнес он вслух.
— Правда? — потерлась она щекой о его плечо.
— Правда, — нарочито тяжело вздохнул Сергей.
Они помолчали. Потом Полина вдруг спросила.
— Слушай, а может, все это уже закончилось?
— Ты о чем? — прервал свои мысли Сергей.
— Ну, все эти покушения на меня. Тогда, в лесу, тот человек в маске, кажется, передумал меня убивать. Ведь он мог это сделать — и не сделал.
— Это мы с Никитой спугнули его.
— Да, вы подоспели вовремя. И все же, мне кажется...
— Вот именно, тебе это кажется, душа моя. Но ты не беспокойся, мы с Таубергом что-нибудь придумаем. Ты мне лучше скажи, когда мы объявим о своей помолвке? Матушка на Михайлов день дает бал. Ты согласна, если мы объявим об этом на балу?
— Согласна.
— Знаешь, я так люблю тебя...
Полина отстранилась и пристально посмотрела в глаза Сергея.
— Что? — не понял тот.
— А я уж думала, что ты этого никогда не скажешь. «Должен жениться, обязан теперь жениться» — это я слышала, но то, что ты сказал сейчас...
— Мне казалось, что это само собой разумеется, что это и так понятно... — чуть растерянно произнес он.
— Глупенький, — ласково гладя его по щеке, улыбнулась Полина. — Это важнее всего на свете.
21
— Да оставь ты Болховского в покое, — вскипел Тауберг, чем немало удивил Сергея.
Выражать эмоции, выказывать раздражение и уж тем более кипятиться доселе было совершенно несвойственно флегматической натуре Тевтона. С ним явно что-то творилось. Никита, которого Сергей послал за Таубергом, вернулся один и на вопрос князя, почему он не привез Ивана Федоровича, только закатил глаза, пробурчал, что людей губят карты и женщины, и более ничего вразумительного не сказал. Когда через день Тауберг все же приехал в Раздумьино, озабоченный и даже в какой-то степени нервозный, Сергей спросил его, не стряслось ли что. Но Иван Федорович, как до того Никита, закатил к небу глаза и пробормотал: «У нашей Пелагеи свои затеи». Допытываться Сергей не стал, по опыту зная, что сие совершенно бесполезно. Вот и теперь Иван сидел в кабинете прямо против него, но мыслями своими был, похоже, далеко.
Всеволожский подался к нему и пощелкал пальцами прямо перед его носом.
— Ты где? — с легкой обидой в голосе спросил Сергей. — Здесь или еще в Москве?
Тауберг пошевелил пшеничными бровями, бросил на Всеволожского свинцовый взгляд и, наконец, пробурчал:
— Здесь. Только Болховской тут ни при чем.
— А, вот вы где? — просунулась в дверной проем кабинетной двери хорошенькая головка Полины. — Совещаетесь?
— Ну, мы тут... — начал было Сергей.
— Понятно, — перебила его Полина. — Стало быть, я вхожу. Вы разрешите, князь?
Сергей беспомощно глянул на Тауберга. Тот пожал плечами: дескать, что поделаешь, женщины — народ непредсказуемый, и спорить с ними себе дороже. Не дождавшись разрешения, Полина вошла, решительно обосновалась в одном из старых вольтеровских кресел и небрежно бросила:
— Продолжайте, господа. Надеюсь, вы понимаете, что в вопросе о моей жизни и смерти у меня, по крайней мере, имеется хотя бы совещательный голос.
— Она права, — снова пошевелил бровями Тауберг. — И имеет полное право знать, что мы намерены предпринять в сей ситуации.
— Вот именно, — поддакнула Таубергу Полина. — Благодарю вас, Иван Федорович. Вот вы — настоящий друг.
Тауберг хмыкнул и взглянул на Сергея, успевшего отвести взгляд в сторону.
— Хорошо, — буркнул он. — Итак, Иван, что мы имеем? А мы имеем раненого агента частного сыскного предприятия, коему было поручено разыскать Полину Львовну, а затем, как он сам выразился, составить о ней мнение. Ежели девушка поведения достойного — некий ее богатый родственник отпишет ей состояние. Ежели же госпожа Сеславина поведения дурного — сей господин, оставит ей шиш с маслом. Потом владелец сыскного агентства поручил своим агентам охранять Полину Львовну, в результате чего два агента погибли, а третий получил тяжелые ранения. По его мнению, убийца или организатор покушений на Полину вхож в мой дом или даже в числе моих друзей. Вот почему я подозреваю Болховского.
— Бориса Сергеевича? — вскинулась Полина. — Не может быть!
— А твоя тетушка с вывертами? Она не могла подсыпать яду в чашку Полины Львовны? Сдуру.
— Нет, что ты. Она ведь как сестра моей maman, а мне — тетка. И далеко не сумасшедшая. Да и с Болховским она не связана никоим образом.
— А этот богач, что о нем известно?
— Только то, что он стар, болен и живет в Петербурге.
— А ты не спросил Полину Львовну...
— Точно! — хлопнул себя по лбу Сергей. — Ты всегда зришь в корень.
Всеволожский и Тауберг повернулись к Полине.
— Скажи... те, Полина Львовна, — заметно волнуясь, произнес Сергей, — как девичья фамилия вашей матери?
— Лопухина, — просто ответила Полина.
— Что? — в необычайной ажитации хором воскликнули Всеволожский и Тауберг.
— Мою матушку звали Мария Валериановна Лопухина, — тоном учителя, сообщающего ученикам урок, произнесла Полина.
Тауберг и Всеволожский потрясенно переглянулись.
— Матерь Божия, значит, ты — внучка генерал-аншефа, сенатора Валериана Тимофеевича Лопухина! — откинулся в креслах Сергей. — А он и есть тот самый большой человек, приготовивший духовную и поручивший надворному советнику Штальбауму найти тебя и собрать о тебе сведения... Это значит, — слова давались Сергею с трудом, — что...
— ...Болховской ни при чем, — продолжил Тауберг.
— ... а в твоей гибели может быть заинтересован один твой симпатичный родственничек по прозванию Кандид, то бишь Самарцев, являющийся, как известно, племянником Валериана Тимофеевича по линии его покойной супруги. Наш... фронтовой товарищ...
Тяжелое молчание повисло в комнате. Сергей тяжело вздохнул, глянул потемнелым взглядом на Тауберга:
— Что же, теперь все встало на свои места. А я-то, дурак, думал на Бориса...
— Но Степка... Самарцев... — отозвался Тауберг, — час от часу не легче!
— А может, ты опять ошибаешься? — попробовала вмешаться в разговор мужчин Полина. — Степан Яковлевич такой милый человек...