Любава не видела в причитаниях женщины никакого толку, поэтому попыталась ее отвлечь.
— Их уже нет, они ушли. Успокойтесь, мальчик в безопасности.
Женщина невидящим взглядом уставилась на Любаву. Акунька шмыгнул носом и признался, что это она его спасла.
После его сбивчивого рассказа женщина глянула на девушку, потом на весло, прижала к себе сына и спросила у Любавы, откуда она прибыла.
— Я странница, — ответила девушка, понимая, что не стоит рассказывать в незнакомом городе о том, откуда и зачем она прибыла. — Ищу пристанище на эту ночь и, возможно, работу.
— Девушке в твоем возрасте стоило бы поискать себе мужа, — недовольно проговорила женщина. А то вон чем заканчиваются эти блуждания.
С этими словами женщина хмуро кивнула на сына.
— Они же его треплют за мои грехи. Родители науськали, они и рычат, как зверята. Акунька-то сам хороший. Брат вон его добрый дружинник. Ему почет и хвала, а мне плевки да хула! Проходу от них нет!
— Неужто лишь за то, что у вас нет мужа?
— Так был бы! Только отказала я всем добрым мужам. Всё любови своей дожидалась. Многие хотели бы такую справную жену, — женщина похлопала себя по бокам. — И приданое за мной! Да ведь все не впрок. Остались мы одни с Акунькой. Ладно. Пойдем уж в город. Остановишься у нас на этот день, а потом разберемся, кто ты и откуда. За спасение сына — будь моей гостьей.
Любава не заставила себя уговаривать. Как она и предполагала, попасть в город оказалось куда проще, чем казалось ночью. Еще и день не разгулялся, а у нее уже есть кров и стол, осталось только найти возможность попасть к князю.
В доме женщины царил порядок и чистота. Просторный деревянный сруб изнутри был выскоблен от сажи и даже имел дымоотвод, что было большой редкостью для бедного жилища. Приглядевшись, Любава заметила, что хозяйка не так уж и бедна.
— Меня зовут Шушунья. Так меня и зови. Люди придумали, по-другому уж и не помню, когда звали. От зависти это все, но я не спорю… Чем меньше красоты в имени, тем чище ты перед богами. Вот тебя как зовут?
— Назвали Любавой.
— Кто назвал? — оживилась Шушунья.
— Родители, — спокойно соврала Любава, прекрасно понимая, что менять имя имели право лишь они, муж или хозяин, а о рабстве она говорить не собиралась.
— И где они?
— Умерли, — не моргнув глазом, снова соврала она. — С тех пор и странствую. Сейчас вот с поручением к князю Вадиму иду.
Женщина уставилась на нее в немом удивлении. Казалось, она раздумывает, какого зверя под женской личиной она провела в город.
— А к Вадиму-то зачем? Ты смотри, девка, худого не удумай. Не спокойно в наших местах. Да и не пустят тебя к нему.
— Меня не пустят, — покорно согласилась Любава. — А вот тебя — запросто.
— Это с чего еще?
Глаза женщины испуганно забегали.
— И что я князю скажу? Что моего сына девка инородная спасла, которая его видеть желает? Да меня казнят, чтобы не мешалась князю по всякой глупости!
— Да ты ничего ему и не скажешь. Только вещь одну передашь. Она маленькая и ничем для князя не опасная.
С этими словами Любава стянула с пальца перстень и показала его женщине. Шушунья принялась разглядывать его, не спеша прикасаться руками, будто бы он мог быть заколдован.
Перстень и впрямь был необычен. Выполненный из железа, а не из серебра или золота, он мог бы ввести в заблуждение относительно своей ценности. Но мелкие детали, из которых состояло его украшение, показывали высочайшее мастерство человека, выполнявшего эту работу.
Приглядевшись, Шушунья ахнула.
— Твоя работа? — выдохнула она в изумлении.
— Что ты! Просто хочу показать князю.
— Я сама занимаюсь этим ремеслом, — зашептала Шушунья. — Вот посмотри! Но такой красоты еще не видела.
Любава знала, что мелкие украшения на Руси делали обычно женщины, но никогда не видела этих мастериц. А тут Шушунья раскинула перед ней образцы своего мастерства. Чего там только не было! И серьги, и височные кольца, и браслеты, и перстни. Некоторые изделия украшали мелкие каменные бусины, другие — только витиеватые изгибы металла… Но все они были необыкновенно изящны. Раньше Любаве не приходилось видеть такого количества украшений.
— Ты только посмотри, — возбужденно говорила Шушунья, указывая Любаве на мелкие зернышки серебра, меди и железа, украшающие перстень, предназначенный для князя. — Это необыкновенно тонкая работа! Вот этими кольцами я очень горжусь, я потратила на них не одну неделю, но завитки здесь гораздо грубее. А вот тут, — она снова ткнула в перстень дрожащим пальцем, — будто бы птица, пьющая из цветка!