После того, как отец Михаил начал рассказывать ненастоящие истории, я отошла от них и постаралась представить себе, как происходили настоящие, те, которые он рассказывал с большим чувством, а не те, над деталями которых он долго думал и говорил, что честно не может вспомнить. Но отчего-то его рассказ мне понравился. И я уже с большим воодушевлением смотрела на пылающие свечи, и менялась на глазах, смотря на молящегося Елеазара. В моём сердце растаял зимний снег и, кажется, зимы вообще нет.
Кажется, отец Михаил заметил, что я брожу, так скажем, «без дела» и рассматриваю витрину со свечками. Он подошёл ко мне и спросил:
- А почему бы тебе не помолиться?
- Я не крещённая, - ответила я.
- Господь всех слышит. Помолись и станет легче.
- Мне и так легко, - сказала я, стараясь не показаться хамкой, - Я в церкви первый раз. Я пришла сюда с другом, он верующий и для него это важно.
- Ты можешь помолиться за него. Вон икона Богоматери. Помолись за родителей своих, за наставников и сверстников.
Я послушалась и подошла к иконе. Прочитав молитву, написанную на листе А4, приклеенном под иконой, про себя, я отправилась покупать маленькую свечку за 15 рублей. Вернувшись, я зажгла свечу и, поставив её, прочла молитву шёпотом, по-настоящему, с особой интонацией и стараясь прикрывать глаза. Не знаю зачем. Мне казалось, что так правильно.
Мы пробыли в церкви примерно минут тридцать. Елеазар вышел из церкви посвежевшим. Я ничего необычного не почувствовала, но перед выходом из церкви перекрестилась. По дороге до железнодорожной станции выяснилось, что Елеазар купил благовония. Одну скляночку он подарил мне. На ней красовалась бумажечка с надписью «Византия».
- Спасибо, - ответила я, и после этого слова мы разговорились о всяком: о спокойной погоде, безветренной, слегка морозной и солнечной, о слишком узенькой тропинке, по которой было бы, в принципе, удобно ходить, если бы на ней не было наледи и если бы мы шли не вдвоём, и о подходящей электричке, гордо подступающей к перрону.
Пока мы ехали в электричке, начался сильный ветер. Электричка остановилась на нужной нам станции, казалось, в самый пик разбушевавшегося ветра. Сначала нам казалось, что ветер прошёл, улетел в свои ветреные края, а Посёлочек Х оставил в покое. Но, когда электричка уехала дальше по своим электричным делам, нас больше ничто не защищало. Ветер с ехидной ухмылкой прятался за массивным корпусом электрички, а когда она уехала, кинулся, будто злой пёс из подворотни. Моё лицо тут же атаковали льдинки. Они, казалось, изрезают лицо своими микроскопическими рёбрами. Да, чувствовалось, что они были объёмные. И очень холодные.
Когда ветер погнал в нашу сторону свою беспредельную армию льдинок, я отвернулась, а Елеазар закрыл лицо рукой.
- Может, пойдём ко мне, - предложила я, перекрикивая ветер, - До меня ближе идти.
Елеазар кивнул, и мы пошли.
Когда мы, наконец, дочапали до моего дома, я поняла, что родители куда-то уехали – машины нашей не было. Была только записка. Белый лист бумаги, сложенный вчетверо и воткнутый в забор. И как он только не улетел? Я попыталась достать его из забора, а он…не поддавался! Я почувствовала себя самым слабым человеком в мире. Я не мог листок из заборной щели достать! Сразу видно, что втыкал его туда папа. Елеазар потянул листок и, с лёгкостью его вытянув, улыбнулся. Наверное, папа поставил какую-то шифровку, мол, вытянет только пацан. Эх…дискриминация. В записке было сказано: «Маша, мы в город. Не знаем, сколько там пробудем. Печенья много не съедать! Видеокамеры следят за тобой». Божечки! Видеокамеры… Мама в своём репертуаре. Елеазар тоже читал это вместе со мной. На его вопрошающий взгляд я ответила только «Ну, это же мама». Я открыла дом своими ключами, и мы зашли.
Напившись чая, мы с Елеазаром стали думать, что делать дальше.
- Может в карты? – спросила я.
- Я в карты не играю.
- А я в церковь не хожу, - я хитро улыбнулась.
- Ну, ладно. В "сто одно"?
- Давай!