— Прямо не брат, а роль человека в обществе.
Журнал с той самой фотографией Кости она каким-то образом ухитрилась достать («Выкрала в читалке»— таково было ее объяснение, и, право же, у Игоря имелись основания предполагать, что так и обстояло дело) — всего лишь для того, чтобы перед каждым занятием ставить этот журнал на книжный пюпитр и предлагать Игорю присоединиться к издевательской молитве: «Хвала тебе, о роль человека в обществе, мы о тебе не забываем ни на секунду, как ты не забываешь о своей зарплате…» — и так далее и тому подобное.
— Странно, что ты так его не любишь, — огорчался Игорь. — Что он тебе сделал?
— Слишком вежливый он, — отвечала Соня с усмешкой. — Поздоровается, улыбнется, даже поклонится. А глаза колючие, как репейники.
Однажды она сказала:
— Господи, хоть бы он никогда не приезжал! Он нас с тобой рассорит.
— Чепуху ты говоришь, — рассердился Игорь.
— Нет, не чепуху. Я говорю то, что знаю.
Любопытно, думал Игорь, глядя на нее, одному человеку приходится с пеной у рта доказывать свою заведомую правоту, и чем больше он горячится, тем нелепее выглядит, и даже если у него хватит нервов опровергнуть все возражения, все равно правота остается какой-то сомнительной, и люди расходятся, посмеиваясь про себя и крутя головами. А другому достаточно сказать: «Я знаю», — и не нужно утруждать себя доводами: все вокруг замолкают и принимают сказанное к сведению. Самоуверенность? Нет, не то, как раз самоуверенные люди любят горячо и многословно доказывать свою правоту, и с ними охотнее спорят.
Спорить с Соней было бессмысленно: если Игорь «заводился» (что, впрочем, случалось нечасто), она смотрела на него, пренебрежительно щурясь, а потом говорила: «Ты мне все равно ничего не докажешь». При всем этом Соня была мудра, как змий. Ей ничего не стоило, мельком взглянув на человека, сказать: «Слизняк», — и тут же о нем забыть. И человек этот мог лезть из кожи, показывая, как он умен, воспитан, деликатен, утончен, если хотите, — все равно на поверку рано или поздно он обнаруживал себя слизняком. «Ловкачами» Соня называла всех, кто был ей почему-либо неприятен, а в минуты раздражения — всех вообще москвичей. Она была уверена (или притворялась уверенной или внушила себе, что уверена): в Москве живу одни ловкачи.
— Но ты пойми, — втолковывал ей Игорь, — это какой-то вульгарный географический детерминизм так не бывает, чтобы в одном месте собирались исключительно хорошие люди, а в другом — исключительно плохие. Процент хороших людей во всем мире — это константа, ты понимаешь? Ну, скажем с поправкой на капсистему, но все равно константа, пойми!
— А я тупая, я идиотка, — насмешливо отвечала Соня, с особым вкусом выговаривая эти слова, — я даже не знаю, что такое «детерминизм» и «константа», и не докажешь ты мне ничего. Королева Володьку знаешь? У нас в восьмом классе большим человеком был: член комиссии по профориентации. Уж так активничал, такие красивые слова говорил доказывал, что в ПТУ совершенный рай. Экскурсии на заводы через отца устраивал, встречи с передовиками. А перешел в девятый — и сидит себе в ус не дует. Поди ему теперь напомни про ПТУ — рассмеется в лицо. Вот тебе и константа. Посмотришь на вас — такие бойкие, деловые, красноречивые. «Роль человека в обществе»… А каждый в уме свой балл подсчитывает. И ты, Игорек, не исключение, хоть ты и получше других. Тоже, наверно, по ночам свой карманный калькулятор гоняешь, пятерки с четверками складываешь и делишь.
— Ну, если тебе нравится так думать… — улыбаясь, говорил Игорь. В этом смысле его душа была спокойна: сколько бы он ни складывал и ни делил, результат был бы один и тот же.
— Не складываешь — значит, в чем-то другом ловчишь. Вы тут по-другому не можете. Скажи, зачем ты сделался председателем учебной комиссии? Тебе что, нравится десятиминутки проводить?
— Кто-то же должен это делать…
— Кто-то должен и тротуары песком посыпать. Но почему ты?
Игорь молчал. На этот вопрос ему было бы непросто ответить. Для каждой десятиминутки по итогам недели он вычерчивал графики на миллиметровке и делал это с увлечением, красиво и аккуратно, разноцветной тушью. Ему льстила мысль, что этим он вносит свой вклад в общее упорядочение жизни. Но признаться в этом Соне значило быть высмеянным, и высмеянным жестоко.
— Ну, ладно, оставим тебя в покое, — великодушно соглашалась Соня. — А дрожите как! Тошно смотреть. Сорокина, Фоменко, Туренина возле Оганесян крутятся: ну как же, у этой канистры папа в Союзе журналистов, а они все пишущие-читающие, беседы о пользе чтения проводят, умереть можно. У Новикова дядя доцент МГИМО, и думаешь, зря все наши англофоны за ним цепочкой ходят? Игра в медведя называется.