«Посмотрим, — решил наконец Игорь, разливая по чашкам кофе, — что он мне скажет, когда я войду. Если спросит, как я учусь, или скажет, что я повзрослел, вырос, — значит, верно, он стал другим… и химия у него, значит, другая, и неизвестно, о чем с ним разговаривать… и что готовить сегодня на обед. А может быть, еще так: „Ого, кофеек!“ И начнет потирать руки. Значит, не Костя, значит, всё».
Из гостиной раздался пронзительный визг; так развлекаться могла только Нина-маленькая. Игорь нахмурился: зачем это ей? Год назад, когда Костя уезжал, она не была еще такая толстая и ученая. С подносом в руках Игорь вошел в гостиную и остановился посреди чемоданов. Костя носил Нину-маленькую на руках, а она, крепко обняв его за шею, визжала, как год назад, как два, как три года назад.
— Перушко мое! — смеясь, говорил Костя. Он не забыл (а Игорь знал понаслышке), что в детстве сестра смешно произносила это слово: «Перушко».
Жилистый, щуплый на вид, Костя без труда подбрасывал Нинку на руках. Отец, зажав в зубах сигарету, смеялся, а мама стояла рядом, беспомощно взмахивая руками, и вскрикивала:
— Разобьешь мне ее! Разобьешь! «Наверное, он делает это специально, — подумал Игорь, — чтобы показать ей, что она не так уж толста».
Наконец Костя бережно поставил Нину-маленькую на ноги (она вся раскраснелась и стала почти симпатичная) и, повернувшись к Игорю, сказал:
— Смотри, киба-дача!
Встал в позу каратиста и, резко вскрикнув «кийя!», подпрыгнул и выбросил ногу вперед. От неожиданности Игорь расплескал кофе, а на лице его, он чувствовал это, появилась улыбка облегчения: нет, Костя вернулся Костей, хоть ты вокруг света его посылай.
— Что, лихо? — довольный его реакцией, сказал Костя. — Погоди, научу. Хоть пояса у меня и нету, но все равно. Меня сам Ши Сейн тренировал.
— Дикарство какое-то, — неодобрительно заметила мама. — И ты там скакал?
— Со страшной силой, — подтвердил Костя, принимая у Игоря поднос с чашками. — Целыми днями.
— А я вот слышала, это каратэ — подсудное дело, — сказала мама. — На учет в милиции надо встать.
— Обязательно встану, — ответил Костя.
Снова чинно присели, каждый с чашкой в руках.
Костя был уже без пиджака, в рубашке с короткими рукавами, и незаметно было, чтоб он мерз.
— А этот Ши Сейн, — с жгучим любопытством спросила мама, — он что, женился наконец или все еще так гуляет?
— Нет, не женился, — ответил Костя, отхлебнув кофе. — Ушел в монастырь. Все были удивлены.
— Да что ты, — проговорила мама, — неужели монахом сделался?
— Конечно. В оранжевом балахоне меня провожал. Обрился налысо, все как положено.
— С чего это вдруг? — недоверчиво улыбаясь, спросил отец. — Такой здоровый…
— А в отпуск ему все равно делать нечего, — объяснил Костя. — Решил заняться медитацией… ну, в смысле углубиться в самого себя. Подумать о смысле жизни, что ли.
— А невеста? — не унималась мама.
— Невеста, говорит, подождет.
— И что же, после дождей его отпустят? — поинтересовался отец.
— Ну, разумеется. У них это дело свободное. Поссорится муж с женой — прощай, говорит, на месяц ухожу в монастырь.
— Здорово! — Отец засмеялся. — Вот бы нам.
— Да нет, — сказал Костя, — ты бы не согласился. Каждое утро надо милостыню собирать.
— Вот чудеса! — удивилась мама. — И Ши Сейн собирает? Такой важный?
— Важному больше подадут.
Сказав это, Костя вдруг повернулся к Игорю и, положив руку ему на колено, посмотрел в глаза.
— Ну? — проговорил он. — Что такое? Проще надо, Гошка. Еще проще. Еще.
У него были серые глаза, серо-рыжие, умные, понимающие, с мелкими морщинками в уголках. И под его пристальным взглядом Игорь почувствовал себя и в самом деле «заунывным дебилом».
— Вот так, — удовлетворенно сказал Костя. — А теперь займемся баулами.
Через несколько минут на полу уже тяжело перекатывались зеленые и желтые кокосы, каждый аккуратно отштемпелеванный той же печатью, что и стручок. Рядом млели грозди бананов, таких Игорь еще никогда не видал: маленькие желтые, как огурчики, мощные зеленые, плоские темно-красные… Одна за другою из «баулов» появлялись раковины, большие и маленькие, радужные и матовые… коралловые ветки, древесные корни причудливой формы, разноцветные птичьи перья. В комнате запахло пряностями и цветами.
Растроганная мама держала, прижимая к груди, связку перламутровых ложек совершенно сказочной красоты. Отец озабоченно раскладывал на столе резные курительные трубки из черного, красного, желтого и розового дерева, каждая в отдельной, аккуратно склеенной коробочке. Нина-маленькая, стоя у зеркала, примеряла коралловые бусы, а на спинке стула висело еще полдюжины разноцветных, белых, пестрых и розовых.