На моих запястьях блестят золотые браслеты. На руках и ногах нарисованы орнаменты, как у индийской невесты. На мне сари цвета темно-пурпурной орхидеи. Когда я двигаюсь, складки ткани меняют цвет от оранжевого к красному, от индиго к серебру.
Вокруг бушует какой-то праздник. Девушки в ярко-желтых сари, босоногие, танцуют на толстом ковре из лепестков лотоса. Нежно улыбаясь, они погружают руки в большие глиняные чаши, подхватывают из них лепестки роз и подбрасывают высоко в воздух. Медленно падает разноцветный дождь, лепестки опускаются на мои волосы, на обнаженные руки. Аромат напоминает о матушке, но мне не грустно. Это слишком радостный день.
Девушки расступаются передо мной, освобождая дорогу. Они бегут вперед, рассыпая лепестки, пока путь не превращается в трепещущий красно-белый ручеек. Я иду за девушками к голубому небу. И вот я стою у входа в величественный каменный храм, древний, как сама земля. Надо мной сидит в позе медитации Шива, бог разрушения и возрождения, и его третий глаз видит все. Вниз уходит лестница — наверное, не меньше сотни ступеней. Я делаю первый шаг, и все исчезает: храм, девушки, цветы, вообще все. Я одна в пустынной местности, и все вокруг на многие мили окрашено в один цвет. Куда ни посмотри — видно только небо. Часы летят, как секунды, секунды превращаются в часы, потому что время спит.
Проносится порыв теплого ветра, песчинки мягко касаются щек. А потом я вижу его. Он всего лишь точка, движущаяся издали в мою сторону, но я знаю, что это он, и вдруг он оказывается прямо передо мной. Он скачет на разноцветной лошади, а одежда на нем черная, изысканная. На шее висит гирлянда. В центре лба — красная точка, нанесенная куркумой, как у индийских женихов.
— Привет, — говорит он.
Он улыбается, и улыбка у него ярче солнца. Он протягивает руку; я берусь за нее; и мир снова куда-то летит. Мы стоим в саду, наполненном душистыми цветами белых лотосов, огромных, как кровати.
— Где это мы? — спрашиваю я.
Собственный голос кажется мне незнакомым.
— Мы здесь, — отвечает он, как будто этим сказано все, и в каком-то смысле так оно и есть.
Он достает нож и чертит на земле у моих ног круг.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я.
— Этот круг символизирует соединение наших душ, — отвечает он.
Он рисует семь кругов и ступает внутрь седьмого. Мы стоим лицом друг к другу, взявшись за руки.
Я уже не уверена, что сплю.
Он мягко привлекает меня к себе. Его пальцы путаются в моих волосах, он перебирает пряди, как будто щупает шелк, который собирается купить. А потом его губы касаются моих, впиваются в них жадно, пытливо, властно.
Это какой-то совсем новый мир, и я готова путешествовать в нем.
Я не знаю, что бы мне хотелось от него услышать. «Я люблю тебя. Ты прекрасна. Никогда не покидай меня». Мне кажется, я слышу все это сразу, но он произносит лишь одно слово, мое имя, и я осознаю, что никогда прежде не слышала, чтобы он произносил его вот так: как будто познал меня до конца. Под пальцами — гладкая кожа его груди. Когда мои губы касаются выемки у его горла, он издает звук, похожий и на стон, и на рык.
— Джемма…
Он лихорадочно целует меня. В губы. В подбородок. В шею. Во внутренние сгибы локтей. Он кладет ладонь мне на поясницу и целует живот сквозь грубоватую ткань платья, и от этого во мне вспыхивает огонь. Он приподнимает мои волосы и согревает дыханием шею, и целует, а его руки тем временем осторожно сжимают мою грудь.
Шнурки корсета ослабевают. Я готова поглотить Картика целиком. Он сбрасывает рубашку. Я даже не помню, когда именно это случилось, и почему-то забыла, что мне следовало бы устыдиться. Я лишь отмечаю его красоту: гладкая золотисто-коричневая кожа, широкие плечи, выпуклые мышцы рук… все это так непохоже на меня саму… Усыпанная розовыми лепестками земля мягка и податлива. Картик обнимает меня, и мне кажется, что я могу провалиться прямо сквозь почву. Но вместо того я прижимаюсь к нему, ощущая его тепло, и наконец начинаю думать, что могла бы умереть от всего этого.
— Ты уверена?..
Я впервые не чувствую себя отделенной. Я снова целую его мягкие губы. Глаза Картика на мгновение закрываются, потом снова распахиваются — и я не в силах описать их выражение… но он словно увидел вдруг нечто драгоценное, что считал потерянным. Он крепко прижимает меня к себе. Мои руки впиваются в его плечи. Наши губы и тела говорят на своем языке, а деревья роняют на нас дождь лепестков, и лепестки прилипают к нам, как новая кожа, которую нам суждено носить вечно. И я сама тоже меняюсь.
Когда я открываю глаза, я стою все там же, в Пещере Вздохов. Мои пальцы касаются пальцев Картика. Я тяжело дышу. Видел ли он то же, что и я? Я не смею взглянуть на него. Потом я ощущаю легкое, как перышко, прикосновение к подбородку. Он заставляет меня посмотреть ему в глаза.
— Ты видел сон? — шепотом спрашиваю я.
— Да, — отвечает он и целует меня.
Мы долго-долго сидим в Пещерах Вздохов, говоря ни о чем и все же говоря друг другу все.
— Я понимаю теперь, почему братья Ракшана так хотели удержать для себя это место, — говорит Картик и осторожно поглаживает мое запястье. — Было бы очень трудно отказаться от такого, мне кажется.
У меня сжимается горло. Можем ли мы остаться здесь? Захочет ли он остаться, если я его попрошу?
— Спасибо, что привела меня сюда, — говорит Картик.
— Да не за что, — отвечаю я. — Но я хочу еще кое-чем с тобой поделиться.
Я беру его за руку, пальцы покалывает. Ресницы Картика трепещут, а потом он широко распахивает глаза, осознав, что я подарила ему магию.
Я неохотно убираю руку.
— Ты можешь сделать что угодно.
— Что угодно, — повторяет он.
Я киваю.
— Что ж, тогда…
Он придвигается совсем близко ко мне и прижимается губами к моим губам. Его губы очень мягки, но поцелуй обжигает. Он нежно кладет руку мне на шею и притягивает к себе. Он снова целует меня, на этот раз крепче, но так же нежно. Его губы просто необходимы мне, и я не понимаю, как смогла бы жить, не ощущая их постоянно. Наверное, именно так и происходит падение девушек… не от преступных чар злонамеренных негодяев, не потому, что они становятся невинными жертвами, не имеющими возможности возражать и сопротивляться. Быть может, девушек просто целовали, и они хотели отвечать на поцелуи. Может быть, они даже целовали мужчин первыми. А почему бы им и не сделать этого?
Я считаю поцелуи — один, два, три, восемь… Я быстро отстраняюсь, чтобы перевести дыхание и хотя бы отчасти вернуть самообладание.
— Но… ты мог бы иметь все, что пожелаешь.
— Это точно, — бормочет он, утыкаясь носом в мою шею.
— Но, — снова говорю я, — ты мог бы превращать камни в рубины или кататься в изящной карете…
Картик обхватывает ладонями мое лицо.
— У каждого своя магия, — говорит он и снова меня целует.
Глава 53
Когда мы выходим из пещер, нас ждет Аша.
— Леди Надежда, там внизу горгона. Ей нужно поговорить с тобой. Она утверждает, что это очень важно.
— Горгона? — переспрашивает Картик.
Его рука инстинктивно тянется к ножу.
— Эй, это не понадобится, — говорю я. — Худшее, что она может сделать, это надоесть тебе до смерти. И ты можешь пожелать покончить с собственными несчастьями.
Горгона ждет на реке. Картик изумляется при виде ее пугающего зеленого лица и желтых глаз и множества змей, извивающихся на ее голове, как лучи какого-нибудь забытого солнечного бога.
— Горгона! Ты вернулась! — радуюсь я.
Оказывается, я по ней скучала.
— Прости, высокая госпожа. Ты просила не искать тебя, но это дело чрезвычайной важности.
Щеки у меня розовеют.
— Я была неправа. Я говорила слишком резко. Позволь представить тебе Картика, бывшего члена братства Ракшана.
— Приветствую тебя, — говорит горгона.
— Приветствую тебя, — откликается теми же словами Картик, продолжая таращить глаза и не отпуская рукоятку ножа.
В шипящем голосе горгоны слышится мрачное опасение.