Глава 58
Поезд, пуская клубы дыма, спешит через холмы и долины к Лондону. Я оставила на ветках ивы лоскут — вместе с запиской Картику, сообщающей о том, что случилось с моим отцом, и обещанием вернуться как можно скорее. Я оставила записки и Фелисити с Энн. С тяжелым сердцем я пересаживаюсь из экипажа в поезд, из поезда в экипаж — пока наконец не добираюсь до нашей улицы.
Дом в Белгрейве мрачен и тих. Вызван доктор Гамильтон. Они с Томом шепчутся о чем-то в фойе, а мы с бабушкой сидим в гостиной, глядя в огонь, который нам совсем не нужен. В доме и без того жарко, но бабушка настояла на том, чтобы разжечь камин. В ее руке — носовой платок отца, похожий на гневный цветок. На снежно-белом фоне — маленькое яркое пятно крови.
Молча входит Том, плечи сгорблены. Он закрывает за собой дверь, и это его молчание совершенно невыносимо.
— Том? — тихо произношу я.
Он садится у камина.
— Туберкулез легких. Уже давно.
— Давно? — переспрашиваю я.
— Да, — кивает Том.
Значит, не я в этом виновата. Это пьянство, и опиум, и это его чертово нежелание жить. Эгоистичная жалость к себе, эгоистичное горе. Я думала, что могу изменить все с помощью магии, но это не в моих силах. Люди всегда останутся теми, кто они есть, и во всем мире не хватит магии для того, чтобы их переделать.
Бабушка снова и снова складывает носовой платок отца, стараясь в аккуратных квадратиках скрыть кровавое пятно.
— Это все проклятый индийский климат.
— Дело не в климате, — говорю я. — Хватит уже обманывать себя.
Том бросает на меня предостерегающий взгляд.
Бабушка продолжает бормотать, как будто ничего не слышит:
— Я ему говорила, что он должен вернуться в Англию. Индия — не место для англичанина. Слишком жарко…
Я вскакиваю.
— Да ни при чем тут эта чертова погода!
Я так поразила их, что они умолкли. Мне бы тоже замолчать. Попросить извинения за вспышку. Постараться все исправить. Обругать индийский климат. Но я не могу. Что-то прорвалось изнутри, и это уже не загнать обратно.
— Вы знаете, что он снова взялся за опиум? Что он не может это бросить? Что все наши добрые намерения по силе никогда не сравнятся с его желанием умереть?
— Джемма, прошу тебя! — рявкает Том.
— Нет, Томас. Ты хочешь для меня именно такой жизни? Хочешь, чтобы я стала похожей на тебя? Носила шоры и не говорила ни о чем серьезном, и пила слабенький чай с другими людьми, которые на все готовы, лишь бы не видеть правды, особенно о самих себе? Ну, так я не стану всем этим заниматься! И я не желаю больше лгать ради вас!
Бабушка прижимает большие пальцы к белой плоскости сложенного платка, заставляя его лежать ровно. Мне стыдно, что я так низко с ней обошлась, и еще более стыдно за то, что я ненавижу ее слабость. Когда я выскакиваю из комнаты, я слышу ее голос, тихий и неуверенный:
— Конечно, все дело в климате…
Том догоняет меня на лестнице и втаскивает в библиотеку. Отцовские книги строго смотрят на нас с полок.
— Джемма, это слишком жестоко!
Моя кровь уже угомонилась, гнев укрощен раскаянием, но я не порадую Тома, не дам ему это понять. Я беру какую-то книгу со стеллажа и, усевшись на неудобный деревянный стул, открываю ее. Это оказывается «Ад» Данте Алигьери.
— Здоровье отца — не единственная причина, по которой я вызвал тебя. Твое поведение на балу было… пугающим.
«Ты же ни о чем понятия не имеешь, Том…» Я переворачиваю страницу, изображая страстный интерес.
— С того самого дня, как ты приехала в Англию, ты постоянно бунтовала и создавала трудности. Но ведь достаточно одного нарушения приличий, одного намека на скандал, чтобы твоя репутация и твои шансы на будущее погибли навсегда!
Гнев заново прорывается сквозь путы стыда.
— Моя репутация, — холодно произношу я. — А что, больше во мне ничего и нет?
— Репутация женщины — ее состояние, Джемма!
Я резко переворачиваю страницу, и та слегка надрывается.
— Это не так.
Том вынимает пробку из хрустального графина и наливает немного виски в высокий стакан.
— Так уж обстоят дела. Ты можешь меня ненавидеть за то, что я говорю тебе все это, но таково истинное положение дел. Разве ты не помнишь, что именно из-за этого погибла наша мать? Она могла бы спокойно жить в Англии, и отец был бы здоров, и ничего подобного не произошло бы, если бы она всего лишь жила в соответствии с проверенными временем законами общества.
— А может, как раз это и было невозможно? Что, если она не могла существовать в таком тесном корсете?
Что, если я точно такая же, как она…
— Кому-то могут и не нравиться правила, Джемма. Но любой обязан их придерживаться. Именно так и создается цивилизованное общество. Неужели ты думаешь, что я согласен со всеми установлениями своего госпиталя или со всеми решениями, которые принимает наше руководство? Неужели ты думаешь, что я не предпочел бы поступать по-своему?
Он делает глоток спиртного и морщится.
— Я не мог указывать матери, но я могу приказать тебе. Я не позволю тебе пойти по ее стопам.
— Ты не позволишь? — фыркаю я. — Вряд ли ты вправе распоряжаться моей жизнью.
— Вот тут ты ошибаешься. Поскольку отец болен, твоим опекуном становлюсь я, и я намерен очень серьезно отнестись к своим обязанностям.
Меня охватывает новый страх. Все последнее время я тревожилась из-за того, что могут со мной сделать Орден, братство Ракшана и твари Зимних земель. Я совсем забыла, что самые серьезные опасности, с которыми я могу столкнуться, таятся прямо здесь, в моем мире.
— Ты не вернешься в школу. Эта самая Академия Спенс была серьезной ошибкой. Ты останешься дома до самого дебюта.
— Но у меня там подруги…
Том надвигается на меня.
— Подруги? Мисс Брэдшоу, дешевая лгунья, и мисс Уортингтон, особа весьма сомнительной добродетели? Отличная компания! Ты здесь познакомишься с хорошими, правильными девушками.
Я вскакиваю.
— С правильными? Я их уже множество повидала, и могу тебе сказать, они такие же пустые, как твоя чайная чашка! А что касается моих подруг, так ты их просто не знаешь, так что, думаю, ты не вправе о них рассуждать!
— Я вправе потребовать, чтобы ты сменила тон! — шипит брат, оглядываясь на дверь.
«Конечно, тебе не хотелось бы, чтобы слуги знали о наших делах. Не хочется, чтобы им стало известно: у меня есть собственное мнение и я готова его высказать».
— Значит, тебя совсем не заботит твоя собственная семья? Тебя не заботит то, что мисс Брэдшоу поставила меня в дурацкое положение, да и тебя тоже… своим мошенничеством?
— Ее мошенничество! Не ты ли сразу проявил к ней интерес, как только услыхал, что она состоятельна?
Том наливает себе еще немного.
— Человеку в моем положении приходится думать о таких вещах.
— Ты был для нее всем миром, а ты так низко с ней обошелся! Неужели только такие леди, как я, обладающие всякими привилегиями от рождения, нуждаются в защите, а, Томас?
Глаза Тома округляются.
— Неужели ты готова встать на ее сторону, против меня, родного брата?
Кровь — не вода, так говорят. И еще — «кровь гуще воды». Вот только большинство жидкостей гуще, чем вода.
Узкие плечи Тома обвисают.
— Веришь ты мне или нет, Джемма, но я забочусь о твоем благополучии, — говорит он.
— Если ты о нем действительно заботишься, Томас, отправь меня обратно в школу.