— Значит, я стану первой.
— Не знаю… — говорю я, думая о Фелисити и Энн. — Может, нам следует это обсудить…
— Я уже все решила. Пожалуйста! — молит Пиппа.
Я знаю, что она должна уйти на другую сторону. И в то же время какая-то часть меня хочет, чтобы она осталась.
— Уверена, что ты… готова уйти?
Пиппа кивает. Мы здесь вдвоем, и кажется, что в этом помещении нет ни времени, ни магии. Нельзя было найти более безнадежное место.
— Сказать остальным? — спрашиваю я.
— Нет! — вскрикивает Пиппа так резко, что я пугаюсь, как бы не развалились древние камни церкви. — Они попытаются остановить меня. Особенно Фелисити и Бесси. Можешь попрощаться с ними за меня. Хорошо, что я повидалась с ними в последний раз.
— Да, конечно.
Я судорожно сглатываю. У меня болит горло.
— Возвращайся завтра, одна. Я тебя встречу у ежевичной стены.
— Но если я помогу тебе перейти на другую сторону, Фелисити никогда меня не простит.
— Ей незачем знать. Пусть это будет нашим секретом.
Глаза Пиппы наполняются слезами.
— Прошу тебя, Джемма! Я готова. Неужели ты мне не поможешь?
Она берет меня за руки, и хотя ее пальцы холодны и белы, как мел, это все равно Пиппа.
— Да, — говорю я. — Помогу.
Глава 11
Самое неприятное в утренних часах то, что они приходят задолго до полудня.
Ох, если бы я могла понежиться в постели еще немножко… Я спала не больше двух часов, и за это время, похоже, ко мне в рот забралось семейство белок, потому что я чувствую шерсть на языке. И вкус во рту беличий, если, конечно, у белок вкус прокисшей овсянки пополам с самым вонючим сыром.
— Джемма!
Энн толкает меня. Она уже одета в форму школы Спенс, то есть в белую блузку, белую юбку и ботинки. Да когда же она успела?
— Ты опоздаешь!
Я лежу на спине. От утреннего света глазам больно, поэтому я снова крепко их закрываю.
— У тебя во рту белки случайно не нагадили?
Энн кривится.
— Белки? Нет, конечно.
— Ну, может, сурки?
— Ты встанешь или нет?
Я изо всех сил тру глаза и опускаю ноги на холодный, неприветливый пол. Даже пол не желает просыпаться. У меня вырывается стон протеста.
— Я приготовила твою одежду.
И действительно, Энн это сделала, как и положено умной, доброй девочке. Юбка и блузка аккуратно разложены в ногах постели.
— Я подумала, что чулки тебе лучше найти самой.
Она слегка розовеет. Бедняжка Энн! Как она умудряется наслаждаться кровавыми романами о разнообразных убийствах и при этом краснеть и чуть ли не терять сознание при упоминании о голых лодыжках? Я ради ее стыдливости ухожу за ширму и быстро одеваюсь.
— Джемма, разве не прекрасно, что мы снова побывали в сферах, ощутили магию?
Ко мне возвращаются воспоминания о прошедшей ночи — как обнаружилась дверь, радость от возвращения в сферы, магия… Хотя разговор с горгоной о союзе с племенами и о моем долге оставили неприятный осадок в душе. От меня ожидают так многого, и так скоро! А я никак не могу избавиться от опасений при мысли о Пиппе. Я ведь ни единой душе не помогала пока что перейти через реку, не говоря уж о друзьях. И если у меня ничего не получится, я страшусь даже представить последствия.
— Да, это потрясающе, — говорю я, застегивая пуговицы.
— Но ты не выглядишь счастливой, — замечает Энн.
Я беру себя в руки. По крайней мере, нам удалось найти вход в сферы. И я не позволю запятнать мою радость ни тревогам о Пиппе, ни беспокойству из-за лесного народа. К тому же вопрос Пиппы — это не вопрос выбора, и это не то, что можно обсуждать с Фелисити или Энн. Это всего лишь благородный поступок, который может совершить настоящий друг. И теперь, когда магия вернулась…
Я выхожу из-за ширмы и беру Энн за руки.
— Может быть, это для всех нас — новое начало. Может быть, служба гувернантки — это вовсе не твоя судьба.
Энн позволяет себе жалкую улыбку.
— Но, Джемма, — говорит она, нервно покусывая нижнюю губу, — у меня осталось совсем чуть-чуть магии. И она очень слабая. А ты?..
А я ощущаю магию в себе, она вызывает головокружительную бодрость, как будто я выпила несколько чашек очень крепкого чая. Я закрываю глаза и улавливаю чувства Энн. Надежда вместе с глубоко скрытой завистью. Я вижу Энн такой, какой она хотела бы видеть себя: прекрасной, достойной восхищения, поющей на сцене, залитой светом газовых ламп.
С ней происходят едва заметные перемены. Я не могу сказать, что именно изменилось; я только понимаю, что вижу в ней нечто другое. Впрочем, у нее больше не течет из носа, как всегда. Волосы блестят, а глаза кажутся чуть более голубыми. Энн рассматривает себя в зеркало. И улыбается.
— Это всего лишь начало, — обещаю я.
Девушки с топотом несутся к лестнице, и я гадаю, способны ли они передвигаться не как стадо быков. Кто-то грохает кулаком в нашу дверь и распахивает ее, не дожидаясь ответа. Это Марта.
— Вот вы где! — верещит она.
Она сует в руки Энн две белые штуковины в оборках; Энн на мгновение задерживает на них взгляд и передает мне.
— Что это такое? — спрашиваю я, рассматривая нечто, похожее на шаровары.
— Это для прогулки, конечно же! — восторженно кричит Марта. — Вы что, не слышали?
— Нет, не слышали, — отвечаю я с надеждой, что Марта заметит мое раздражение.
— Сегодня утром не будет урока французского! Приехал инспектор Кент и привез нам велосипеды! Их там три. Инспектор ждет снаружи, чтобы всех нас научить на них кататься! Велосипеды! О, это божественно!
С этими словами Марта вылетает в коридор.
— Ты когда-нибудь ездила на велосипеде? — спрашивает Энн.
— Никогда, — отвечаю я, внимательно рассматривая глупые штаны и гадая, что будет более унизительным: сама езда на велосипеде или нелепая одежда.
Девушки собрались перед дверями школы, вышли и мы с Фелисити и Энн. Все принаряжены в костюмы для езды на велосипеде, сшитые по последней моде: длинные шаровары, блузы с рукавами, пышными у плеча и очень узкими у запястий, и соломенные шляпки с лентами. В шароварах я чувствую себя похожей на большую утку. Но я не так ими напугана, как Элизабет, которая просто заливается краской.
Она прячется за Сесили и Мартой, качая головой.
— Ох, я не могу! Это так нескромно! Это просто неприлично!
Фелисити хватает ее за руку.
— Но это абсолютно необходимо, если ты хочешь ездить на велосипеде! И мне это кажется гораздо лучше, чем наша форма, если хочешь знать.
Элизабет взвизгивает и снова ищет какое-нибудь укрытие. Боже мой! Интересно, а может ли она, например, искупаться в ванне и при этом не упасть в обморок из-за нескромности собственного вида?
Фелисити, разумеется, ничуть не смущена.
— Ну и ладно, — говорит она. — Делай что хочешь. Просто выразить не могу, как свободно себя чувствуешь без всех этих юбок и кучи белья! Хочу, чтобы все стали свидетелями моей торжественной клятвы: когда я избавлюсь наконец от всех оков и буду жить на свое наследство в Париже, я никогда больше не надену платье или юбку!
— Ох, Фелисити, — восклицает потрясенная Марта. — Да как такое может быть, чтобы тебе не хотелось носить те чудесные платья, которые твоя матушка присылает из Франции? А я говорила, что мое новое платье сшито в ателье леди Марбл?
— Нет, не говорила! — откликается Сесили.
Они начинают болтать о платьях и перчатках, чулках и пуговицах и обсуждают все так жарко и в таких подробностях, что я боюсь сойти с ума. Стук молотков и визжание пил несутся со стороны восточного крыла. Рабочие смотрят на нас, подталкивая друг друга, пока мистер Миллер не грозит им вычетом из жалованья.
— Энн, ты чудесно выглядишь сегодня! — говорит Фелисити.
Энн расцветает от комплимента. Фелисити понижает голос:
— Правда, ночь прошла потрясающе? Снова повидать Пиппу… ох, с моей души такой груз свалился!
— Да, — говорю я, проглатывая застрявший в горле ком. — Приятно было снова ее увидеть.