Это ложь. Во все времена мужчины оценивали нас по внешности, выбирая красоту, и мы сами ничуть не лучше в этом вопросе.
Глаза Фелисити опасно вспыхивают.
— Но, Джемма, разве я могу встать между тобой и твоей истинной любовью? Думаю, он достанется тебе.
— Думаю, нет!
— Ох, что ты, он твой! — дразнит меня Фелисити. — Только подумай о том, какие у вас будут страшненькие детишки! С огромными, толстыми, красными носами, как у него!
— Мне не вынести твоей зависти, Фелисити. Можешь забирать его. Прошу! Я даже настаиваю!
— Ох, нет, нет! Я недостойна такого чуда. Он должен принадлежать только тебе.
— Да лучше я сдохну!
— Это будет самым легким выходом.
Фелисити подпрыгивает и машет носовым платком.
— Добрый день! — кричит она.
Чересчур дерзко, надо заметить.
— Фелисити!
От смущения у меня срывается голос. Но поздно. Мы привлекли к себе всеобщее внимание, и деваться некуда. Гонки забыты, лодки плывут, как им вздумается, а гребцы кричат и машут руками юным леди, стоящим под обрывом.
— Вот вы, сэр! — громко говорит Фелисити, показывая на незадачливого гребца. — Моя дорогая подруга слишком скромна, чтобы высказать свое восхищение вами. Поэтому мне ничего не остается, кроме как сделать это за нее!
— Фелисити!
Я бросаюсь за обломок скалы, чтобы спрятаться.
Бедный парень встает в лодке, и я с грустью вижу, что он и весь так же широк, как его лицо, — это скорее бочонок в штанах, чем мужчина.
— Я был бы счастлив представиться этой леди, если бы она была так добра и показалась.
— Ты слышишь, Джемма? Джентльмен желает представиться тебе.
Фелисити дергает меня за руку, пытаясь вытащить из-за камня.
— Прекрати! — шиплю я, отшатываясь.
Эта глупая игра далеко зашла.
— Боюсь, она чересчур застенчива, сэр. Может, вы сами попытаетесь?
Мужчина начинает декламировать какое-то стихотворение, сравнивая меня с летним днем.
— «Но ты куда милее и более нежна…» — завывает он и вдруг запинается. — Скажите мне ваше имя, прекрасная леди!
И прежде чем я успеваю себя остановить, с языка срывается:
— Мисс Фелисити Уортингтон!
— Дочь адмирала Уортингтона?!
— Именно так! — кричу я.
Теперь уже Фелисити дергает меня за руку и умоляет замолчать. В пылком желании поговорить с нами еще двое мужчин вскакивают на ноги, лишая лодку равновесия. С громким криком они летят в воду, к немалому удовольствию остальных.
Хохоча как сумасшедшие, мы бежим вдоль обрыва, чтобы спрятаться за высокой зеленой изгородью. Смех — дело весьма заразительное; как только мы немного успокаиваемся, кто-нибудь хихикает опять, и все начинается сначала. Наконец мы падаем на траву, мартовский ветерок овевает наши лица, принося с собой веселый шум отдаленного праздника.
— Мы просто ужасно себя вели! — говорит Энн, продолжая хихикать.
— Зато повеселились, — отвечаю я.
Над нашими головами плывут пухлые облака, грозящие дождем.
В голосе Энн вдруг звучит нотка опасения.
— Как вы думаете, Господь накажет нас за такой дурной поступок?
Фелисити строит «бриллиант» из больших и указательных пальцев. И смотрит сквозь него на солнце.
— Если Господу больше нечем заняться, кроме как наказывать школьниц за глупое баловство, тогда я не вижу в нем смысла.
— Фелисити! — вскрикивает Энн, собираясь выбранить подругу, но останавливается. — Джемма, а ты действительно думаешь, что мы могли бы изменить свою жизнь с помощью магии?
— Мы попробуем. Я уже чувствую себя более живой. Проснувшейся. А вы?
Энн улыбается.
— Когда во мне магия, у меня возникает чувство, что я могу абсолютно все.
— Все… — бормочет Фелисити.
Она поворачивается на бок, опирается на локоть и превращается в прекрасную букву S.
— А как насчет Пиппы? Что мы можем сделать для нее?
Я вспоминаю Пиппу в воде, бьющуюся в отчаянии, неспособную перейти на другую сторону бытия.
— Я не знаю. Я не знаю, может ли магия изменить ее судьбу. Они говорят…
— Они говорят, — насмешливо фыркает Фелисити. — Мы говорим! Ты теперь владеешь всей магией, Джемма! Конечно, мы можем что-то изменить и в сферах тоже. И для Пиппы.
У меня в голове звучат слова горгоны: «Она не должна снова ошибиться».
Рядом со мной в траве барахтается божья коровка, упавшая на спину. Я переворачиваю ее кончиком пальца, и она ползет между травинками, а потом снова застревает.
— Я слишком мало знаю о сферах, о магии и об Ордене, — говорю я, — только то, что мне рассказали разные люди. И пришла пора самим разобраться, что возможно, а что нет.
Фелисити кивает.
— Разумно.
Мы лежим в траве, солнце согревает уставшие за зиму лица, и это уже само по себе — волшебство.
— Мне хотелось бы, чтобы так было всегда, — вздыхает Энн.
— Может, и будет, — говорю я.
Мы лежим рядом, держимся за руки и следим за облаками, счастливыми леди, плывущими в небе в развевающихся юбках, они словно танцуют и приседают в реверансах, постепенно превращаясь во что-то совершенно новое.
После полудня деловая активность на ярмарке начинает спадать, некоторые торговцы закрывают палатки. Пришло время для танцев и развлечений. Жонглеры приводят детей в благоговейный восторг, как будто отрицая закон притяжения. Мужчины заигрывают с девушками-служанками, наслаждаясь редким отдыхом от повседневного тяжелого труда. Труппа мимов дает представление — это история святого Георгия. Поскольку близится Пасха, в дальнем конце ярмарочной территории, на лужайке рядом с тем местом, где нанимают рабочих, дают какую-то нравоучительную пьесу. Миссис Найтуинг тащит нас туда, чтобы мы посмотрели, и мы стоим в толпе, наблюдая, как паломники на сцене сражаются с тьмой в своих душах, пробираясь к свету.
Я краем глаза вдруг замечаю Картика, подошедшего к капитану, и у меня внутри все обрывается.
— Фелисити, — шепчу я, дергая подругу за рукав. — Я только что видела Картика. Я должна с ним поговорить. Если меня станут искать Найтуинг или Лефарж, скажи, что я пошла посмотреть петушиные бои.
— Но…
— Пожалуйста!
— Только не задерживайся.
Я стремительно, как заяц, бросаюсь сквозь толпу и застаю Картика, когда он обменивается рукопожатием со шкипером, закрепляя сделку. У меня падает сердце.
— Извините, сэр. Могу я с вами поговорить?
Мое близкое знакомство с индийцем привлекает внимание фермерш, которые, судя по всему, принимаются гадать: что общего может быть у хорошо одетой девушки с каким-то язычником?
Я бросаю косой взгляд на капитана.
— Вы отправляетесь в плавание?
Картик кивает.
— Корабль британских военно-морских сил «Орландо». Он выходит из Бристоля через шесть недель, и я буду на нем.
— Но… матрос? Ты же говорил, что тебе не нравится море, — говорю я.
При воспоминании о той ночи, когда я впервые встретилась с Картиком в церкви, в горле встает ком.
— Если море — это все, что придется вытерпеть, меня это устроит.
Картик достает из кармана потрепанный красный платок, тот самый, который мы использовали как сигнальный флажок. Когда мне было необходимо поговорить с Картиком, я пристраивала этот платок на окне спальни, а он привязывал его к ветке ивы под окном, если я была нужна ему. Картик прижимает платок к щеке.
— Картик, что произошло? — шепчу я. — Когда мы расстались в Лондоне, ты клялся в преданности мне и союзу!
— Того человека больше нет, — отвечает Картик, и его глаза темнеют.
— Это как-то связано с братством Ракшана? А как насчет твоих разговоров о судьбе и…
— Я больше не верю в судьбу, — перебивает меня Картик, его голос дрожит. — И если ты припоминаешь, я больше не состою в братстве Ракшана. Я человек без места в жизни, и море отлично мне подойдет.
— Но почему бы тебе не отправиться со мной в сферы?
Голос Картика превращается в едва слышный шепот: