— А чем писать на ней?
— На чём писать? Зачем писать? — недоумённая Света к тому времени уже привычно бухнулась в шикарное кресло. «Да, братцы, — прокомментировал Герасимов сам для себя и не вслух — такого кресла во всем Союзе не найти» А потом увидел, что кресло парное. Мало того, у другой стороны притаился такой же диван. И диван не был накрыт покрывалом! Выглядело это так, словно хозяева никак не берегли своё мебельное чудо. Собеседница откуда-то из задницы жестом профессионального фокусника извлекла еще один телефон, если это был он, и ткнула в «доску». Миг, и в уши Николая полился незнакомый голос, а «доска», оказавшаяся экраном, показала ему говорящую голову. Причём размеры экрана оказались такие, что голова ведущего отобразилась практически в натуральный размер. Цвета и оттенки тоже были нереально реальными, ни строчек, ни «зернышек» в изображении. Более всего это походило на то, что перед ошеломлённым зрителем раскрылось окно, за которым не просто сидел человек, а имелся целый мир, удивительно яркий. Такую картинку Коля наблюдал только на первомайской демонстрации в Донецке, когда солнце лупит, зелень свежая, флаги новые, а памятник товарищу Артёму только что вымыли. И восторг, восторг непонятно от чего.
— Я фигею! Это что, телевизор такой?! Здравствуй, будущее! За такой телевизор можно было простить и убитую деревню, и рваный лапсердак хозяйки.
— Ты чего стоишь-то? Садись уже.
— Не, я ж по лесу несколько дней шарился, испачкаю красоту вашу.
— Тоже верно. Тогда табурет из кухни неси и садись. А то у меня шея заболит на тебя снизу вверх смотреть.
Николай осторожно обошёл низко висящие усики люстры и вынырнул из будущего на веранду. Уф-ф, даже дыхание непроизвольно задержал, словно ныряя в воду. Сейчас он примерно понимал, что чувствовали папуасы Новой Гвинеи, когда к ним приплыли европейские первооткрыватели Де Гамы или Магеллана. Он не помнил точно, кто это был, сейчас он выступал в роли маленького чёрного папуаса, рассматривающего позолоченную фигуру, висящую под бушпритом корабля. Умного папуасика, понимающего, что ежели такая бесценность у них спереди, то что у этой огромной лодки внутри! И сразу понимание — отломить и утащить ничего не получится. Стоп, а где табуретка? А вот она — не сколоченная из брусков и досок хрень в потёках краски, а очередное произведение прикладного искусства с вкручивающимися в металлическое основание ножками. Такой конструкции небось сносу нет! А лёгкая какая!
— Николай, что ты планируешь делать дальше? Николай!
— А? Что?
— Понятно всё с тобой. При включенном телевизоре ты соображать и разговаривать не можешь. Иммунитет не выработался.
— А ты можешь?
— У меня он почти и не выключается, весь день бормочет себе.
— Зачем?
— Ну вроде как кто-то дома есть, не так одиноко. — И Света с явным моральным усилием выключила аппарат. — Теперь говорить можешь?
— Теперь могу. На самом деле сильно отвлекал. Всё такое яркое, глаз не отвести.
— Тогда повторяю вопрос: Что. Ты. Собираешься. Делать?
Глава 5
Племянник
Весьма неожиданный вопрос от женщины за пятьдесят, особенно, от такой… От какой? Неделовой, негероической, выглядящей так, словно только что выползла с грядки. Только маникюр, причём невиданный Николаем никогда в его жизни намекал — эта тётя не поставила на себе крест. И вообще, могёт. Что она могёт, непонятно, но сама постановка вопроса, тон, всё вместе это подсказывало, что между детскими соплями среди грядок и пожилым кряхтеньем тут же был совсем другой период. Впрочем, не принесший хозяйке дома никаких дивидендов. Кроме ноготочков. И телевизора с прочей обстановкой в доме. И стремления к хорошей жизни.
— Чего замолчал? Задумался? Что ты вообще умеешь делать, Николай?
— По большому счету единственное, что я умею делать хорошо — ремонтировать автомобили. Но в вашем веке это уже не актуально. Тут небось все по небу летают.
— Ха-ха-ха! Ну ты насмешил! С чего такой вывод?