Я вздрогнул от этой мысли.
Лена нацарапала что-то в блокноте и вырвала страницу. Она положила записку на вершину креста и поставила сверху камень, что бы ветер не унес ее.
Бумага затрепетала на ветру, но остались на месте.
Она смахнула со щеки слезу и улыбнулась.
В записке было всего одно слово, но мы оба знали, что это означало. Оно возвращало нас в один из первых наших разговоров, когда она рассказывала мне о могиле поэта Буковски. Его эпитафия включала только два слова: «Не пытайся.»
Но обрывок бумаги на моей могиле был отмечен только одним словом, и всё заглавными буквами. Все еще влажный и все еще пахнущий маркером.
Шарпи и лимоны и розмарин.
Все, чем являлась Лена.
ПОПЫТАЙСЯ.
Я буду, Ли.
Я обещаю.
Кроссворды
Пока я смотрел, как Линк и Лена исчезают в Равенвуде, я уже знал, что было еще одно место, в которое мне нужно пойти, и есть еще один человек, которого я должен увидеть, прежде, чем вернусь к маме. Она владела Усадьбой Уэйтов больше, чем любой Уэйт. Она заполняла это место призраками, хотя сама была полна жизни.
Часть меня боялась даже представить насколько разбитой она должна быть. Но все равно, я должен был увидеть ее.
Произошли ужасные вещи.
И Я не мог изменить их, независимо от того насколько я этого хотел.
Все казалось неправильным, и даже встреча с Леной не помогла мне почувствовать себя лучше.
Как сказала бы тетя Прю, дела мои были хуже некуда
Но, неважно, в этой реальности или любой другой, Эмма была единственным человеком, который мог вселить в меня уверенность.
Я сидел на тротуаре через дорогу, ожидая захода солнца. Я не мог пошевелиться. Я и не хотел. Мне хотелось смотреть, как солнце садиться позади дома, позади веревок для белья, старых деревьев и живой изгороди. Я хотел наблюдать за исчезновением солнечных лучей, а свет в доме продолжает гореть. Я поискал глазами знакомое свечение в кабинете отца, но там было темно. Он, должно быть, преподавал в университете, как будто ничего не произошло. Наверное, так даже лучше. Мне вдруг стало интересно, работает ли он все еще над своей книгой о Восемнадцатой Луне, если только восстановление Порядка не положило конец и этому.
Но все же горел свет в эркере кухни.
Амма.
Из квадратного окошка рядом с кухней тоже лился мягкий свет. Сестры смотрели один из своих сериалов.
И тут, в этом мерцающем свете, я заметил нечто странное. На нашей старой пожухлой мирте не было бутылок. Те пустые потрескавшиеся стеклянные бутылки, которые Эмма вешала, чтобы заманивать в ловушку злых духов, которые, решились бы встать у нас на пути, и чтобы не позволить им войти в наш дом.
Куда делись бутылки? Почему они больше не были ей нужны?
Я подошел поближе. Через кухонное окно я мог видеть, как Эмма сидела за нашим старым деревянным столом, вероятно, разгадывая кроссворд. Я так хорошо помнил поскрипывание ее карандаша № 2, что почти слышал его.
Я пересек лужайку и остановился на подъездной дорожке прямо под окном. На этот раз, я почти радовался, что никто не видит меня, потому что подглядывание в окна по ночам, заставляет даже самых миролюбивых гэтлинцев доставать свои ружья. С другой стороны, была масса других вещей, которые могли бы вызвать у местных желание достать ружье.
Эмма глянула в темноту, как олень на свет фар. Я мог бы поклясться, что она видела меня. Когда реальные фары мелькнули у меня за спиной, и я понял, что это не на меня смотрела Эмма.
Это был мой папа, на старом Вольво моей мамы. Он проехал по дороге сквозь меня, как будто меня там и не было.
Хотя, о чем это я? Меня там и не было.
Я стоял перед домом, который собственноручно перекрашивал почти каждое лето, и протянул руку, чтобы коснуться краски. Моя рука соскользнула в стену
Она провалилась внутрь, как тогда, когда я запускал ее в Волшебную дверь Lunae Libri, которая выглядела, как обычная старая решетка.
Я отдернул свою руку и уставился на неё.
Выглядела нормально, вроде.
Я сделал шаг вперед, в стену, и почувствовал себя загнанным в ловушку. Все тело горело, как будто я зашел в камин. Проводить руками через стену - это одно дело, но попасть туда всем телом - это совсем уже другое.
Я пошел к входной двери. Ничего. Не получалось даже пнуть ее. Я попробовал окно над кухонным столом, и то, которое над раковиной. Я попытался влезть через задние окна и боковые, и даже через дверцу для кошки, которую Эмма установила для Люсиль.
Безуспешно.
Когда я вернулся к кухонному окну и увидел, что делала Эмма, я, наконец, понял почему так происходило. Это не был кроссворд из Нью-Йорк Таймс и даже не "Звезды и Полосы". У нее была игла, а не карандаш, в одной руке, и ткань, вместо газеты, в другой. Она делала то, за чем я наблюдал ее уже тысячу раз, и это не имело ничего общего с улучшением чьей-либо лексики или выуживанием Нью-Йоркских острот.