Опустившись на землю, я вижу, как Оливия делает глубокий вдох. На меня накатывает облегчение. Оно настолько сильное, что я едва не задыхаюсь.
Она жива… Она жива.
Перевернувшись на бок, она несколько раз кашляет, прежде чем набрать в легкие побольше воздуха. Затем она снова падает на спину. Ее грудь вздымается и опускается от долгих вдохов, когда она смотрит на полог и темнеющее небо над головой.
Мое сердце разрывается при виде ее в таком состоянии. Я открываю рот, чтобы сказать ей… что-то, что угодно, но прежде, чем я успеваю сообразить, что именно я могу сказать в такой момент, мои глаза фокусируются на ее лице.
На ее щеке образовался большой синяк. И сердитые красные отпечатки рук на шее.
На секунду я замираю, глядя на эти жестокие следы.
Затем все внутри меня чернеет и наступает смертельная тишина.
В моей душе поселяется неестественное спокойствие, такое же огромное и смертоносное, как темный океан.
Повернувшись к Томасу, я бесцеремонно поднимаю винтовку и стреляю ему в колено. Крик разрывает холодный зимний воздух. Выстрел сносит Томасу коленную чашечку, и он падает на землю, так как его нога подгибается. Из его горла вырывается пронзительный крик: он упирается ладонями в землю и сворачивается калачиком. Боль затуманивает его черты, поэтому он даже не замечает меня, когда я подкрадываюсь к нему. Когда я настигаю его, я кладу ботинок на его запястье, прижимая его ладонь к земле.
А затем выпускаю три патрона прямо ему в руку.
Кровь брызжет в воздух, рваная плоть трепещет, когда пули разрывают тыльную сторону его руки, оставляя вместо нее лишь большую дыру. Из его легких вырывается еще один прерывистый крик, и он отчаянно пытается отдернуть руку. Я убираю свой вес с его запястья, позволяя ему отдернуть руку и прижать ее к груди.
Красные лужицы заливают девственно белый снег вокруг него.
Он смотрит на меня, ужас и боль пульсируют в его водянистых глазах. Слезы и сопли стекают по его лицу.
— Протяни вторую руку, — приказываю я, в моем голосе звучит смертельная властность.
Он отчаянно трясет головой, пытаясь отступить назад.
— Либо твоя рука. — Я переставляю винтовку так, чтобы она была направлена ему между глаз. — Либо голова. — Я держу его взгляд безжалостными глазами. — Выбирай.
С его губ срывается испуганный всхлип, но он медленно убирает руку от груди.
— На землю, — требую я.
Его рука яростно трясется, пока он не опускает ее, прижимая ладонь к снегу.
— Пожалуйста, — умоляет он, плача и фыркая, глядя на меня расширенными глазами. — Пожалуйста, не делай этого. Мне очень жаль. Мне очень, очень жаль.
Я просто смотрю на него в проклятом молчании. Затем я выпускаю еще три патрона.
Его голос срывается, из горла вырываются ужасные крики. Наклонившись, он прижимается лбом к земле и снова и снова кричит от боли. Обе его руки теперь представляют собой груды разорванной плоти и раздробленных костей. Он больше никогда не сможет пользоваться ни одной из них.
— Посмотри на свои руки, — приказываю я.
Он продолжает плакать и кричать в землю, а все его тело содрогается от боли.
— Посмотри на них! — Кричу я, прижимая дуло к его шее.
Он поднимает голову и яростно моргает, пытаясь повиноваться моему приказу и посмотреть на свои искалеченные руки. Его сотрясают рыдания.
— Запомни этот день. Каждый раз, когда тебе будет трудно открыть дверь, каждый раз, когда ты не сможешь удержать даже чашку с соской, каждый раз, когда тебе придется позволить незнакомцу подтирать твою гребаную задницу, потому что ты больше не можешь пользоваться своими никчемными руками, я хочу, чтобы ты помнил этот день. Помнил, что у тебя больше нет твоих рук… — Я ставлю каблук на пальцы его правой руки и сильно вдавливаю их в землю, — потому что ты посмел прикоснуться к моей Оливии.
С его губ срываются жалкие всхлипы и прерывистые рыдания.
— Если ты еще хоть раз покажешься в Хантингсвелле, следующая пуля попадет тебе между глаз. — Я нажимаю на дуло именно в том месте, чтобы донести до него суть. — Понял?
— Д-да, — плачет он. — Да. Пожалуйста. Пожалуйста.
Оставив его рыдать на земле, я перекидываю винтовку через плечо и приседаю рядом с Оливией. Она все еще лежит на земле, но наклонила голову, словно наблюдая за тем, что я сделал с Томасом. Ее грудь вздымается и опускается от ровного дыхания.
— Оливия, — шепчу я, мой голос мягче, чем когда-либо прежде. — Ты в порядке?
В тот момент, когда слова слетают с моих губ, мне хочется взять винтовку и выстрелить себе в голову.
Конечно, она не в порядке.