— Это мой сын Майкл, — представил его булочник. Имя он произнес немного на французский манер.
Отец вздрогнул, оторвавшись, по-видимому, от своих размышлений, повернул голову и посмотрел, однако не на мальчика, а на торт.
— Привет! — сказал он.
Я любовался чудесными белыми буквами, которые сын булочника вынимал из пакета. Они были выполнены в виде рукописного шрифта с завитушками и выглядели празднично и элегантно. Булочник довольно кивнул и подмигнул сыну, который явно гордился своим искусством.
— Когда-нибудь Майкл унаследует эту булочную, — сказал он.
— Только не пишите ничего, кроме «С днем рождения», — отозвался отец. — Можете, впрочем, добавить восклицательный знак. Хотя… Натан, как ты думаешь — восклицательный знак не покажется твоей маме чем-то лишним?
Я даже не взглянул на него. Мне хотелось, чтобы он поболтал с булочником о его делах, расспросил его о сыне, о том, чему мальчик уже успел здесь научиться. Француз, увидев, что посетитель не проявляет интереса к его делам, тем не менее продолжал болтать, словно пьяный, который, начав какую-нибудь историю, никак не может остановиться. Он не отрывал взгляда от моего отца, а тот тем временем разглядывал заусеницу на ногте.
— Майкл уже несколько лет печет хлеб. Он занимается этим с шести лет. Мы его ставили на табуретку, и он отмерял чашкой муку. Ржаную муку, пшеничную… У него это все в крови. Мой прапрадедушка начал использовать опару самым первым на севере Франции. А по происхождению он был швейцарец и пришел из Швейцарии с дрожжами, завернутыми в носовой платок…
— Ничего себе! — подал я голос.
Майкл оторвал взгляд от торта и улыбнулся мне.
— Надеюсь, вы поместите торт в коробку, — сказал отец.
Булочник поглядел на него, потом перевел взгляд на сделанную сыном аккуратную надпись. Не поднимая глаз, он тихо ответил:
— Разумеется, торт продается в коробке. Вы что думали, вы в руках его понесете?
По его тону было ясно, что булочник уже отнес моего отца к числу тех людей, которые толкаются, пробираясь мимо вас по эскалатору, или после обеда в ресторане достают калькулятор и разбивают ресторанный счет по числу обедавших.
Отец кивнул. Неприязнь в голосе булочника тронула его столь же мало, как и предшествовавшая ей попытка завязать дружбу. Он заплатил за торт, мы вышли на улицу и сели в машину.
— Ты вел себя грубо, — сказал я.
— Что ты говоришь?
— Я говорю: он хотел поболтать с тобой, а ты смотрел на него как на пустое место.
— Разве? — Отец прищурился, словно пытался разглядеть что-то находившееся на большом расстоянии.
— Ну да.
— А что он говорил? — без особого интереса спросил он.
— Ты сам слышал.
— Ну, какие-нибудь детали напомни.
— Он рассказывал, что его сын печет булки уже много лет и что когда-нибудь булочная достанется ему.
— А я что ответил? — Отец повернулся ко мне, и в глазах его вдруг зажегся интерес.
— Ничего. Ты просто стоял, как будто он ничего и не говорил.
Отец положил руку на руль и забарабанил по нему пальцами.
— Наверное, мне надо пойти извиниться перед ним? — спросил он.
— Может быть.
— Понял!
В его голосе послышалось сожаление, но не о том, что он вел себя грубо, а о том, что он снова сделал что-то не так.
— Мы ведь в эту булочную все время ездим, — сказал я. — Мама тут печенье к чаю покупает.
— Ага, хорошо. Я скажу ему, что, разговаривая, думал совсем о другом.
Я посмотрел в окно: уже совсем стемнело.
— А о чем ты думал?
Отец тоже поглядел на улицу, на зажигающиеся вывески и витрины магазинов.
— Понятия не имею, — ответил он.
— Ну, в общем, лучше бы тебе извиниться.
Он послушно кивнул и открыл дверцу машины. Я смотрел, как он подходит с тортом к стеклянной двери магазина. Мне хотелось пойти за ним и услышать, как он извинится. В этот момент дверь булочной приоткрылась. Тонкая рука вывесила табличку «ЗАКРЫТО». Отец, как раз собиравшийся постучать, замер с поднятой правой рукой. На ладони левой руки, поднятой на высоту плеча, он держал торт. Через мгновение он все-таки постучал. Дверь отворилась, и вышел булочник, уже без фартука. Он выслушал отца, стоя на крыльце. Отец кивал и несколько раз указал на торт. Через минуту дверь булочной снова захлопнулась, и отец вернулся в машину. Он завел двигатель, и мы тронулись.
— Что ты сказал? — спросил я.
— Я попросил прощения и сказал, что у меня из-за таких ситуаций сложилась в городе дурная репутация.