— Безответно себя ведут, — покачал головой Уит.
— Когда они собираются вместе на День благодарения, мама всегда сажает их с разных сторон стола.
— Ну, ладно тебе. Папа твой — большой ученый. Никогда не видел, чтобы он так выходил из себя, — сказал Уит, меняя наживку. — А про Бога — это интересный вопрос. Вот был такой случай. Лечу себе и вдруг вижу прямо по курсу какую-то штуку типа огромной медузы. Я связываюсь с ЦУПом, спрашиваю: что это такое, мать ити? Они отвечают — не знаем. Представляешь? Здоровенная светлящаяся медуза в космосе. Люминесцентная, наверное. Корабль пропер сквозь нее без всякого шума. Видимо, она состояла из каких-то совсем мелких частичек.
— А при чем тут Бог?
— При чем тут Бог? Хороший вопрос. — Уит покрутил катушку, вытянув около метра лески. — Ты прикинь: каждые сутки я там видел четыре заката и четыре восхода Земли. Ну ёперный театр! Самые короткие дни в моей жизни. А чтобы полететь на самолете, не надо верить в гравитацию, правильно?
Я кивнул, хотя по-прежнему не понимал, к чему он клонит. Но Уит ни к чему не клонил. Он уже рассказывал о мысе Канаверал и о той комнате, в которой астронавты ждут приказа садиться в корабль.
— Там работала такая медсестричка по имени Долорес, так она разукрасила эту комнату. Как сейчас помню: комната S-204, в ангаре. Она решила, что все цвета там должны быть успокоительными: стены голубые, как яйца дрозда, занавески — как шампанское, а диваны — бежевые. Телевизор, радио, часы, все дела. А знаешь, что я там делал в течение сорока пяти минут?
— Что?
— Успел сделать три вещи. Во-первых, в последний раз побрился. Во-вторых, с большим чувством покакал. А в-третьих, помолился. Я молился так, как будто моя жизнь зависела от этой молитвы. В этой комнате время останавливается, и Бог слушает людей.
Тут Уит снова вытянул каракатицу. Мне показалось, что это та же самая каракатица, которую он отпустил несколько минут назад. Этот человек с таинственным «ёперным театром» в голове заставлял меня слушать его, открыв рот. И похоже, не только меня, даже морские твари к нему прислушивались.
Вечерело. Тени деревьев на прибрежном песке росли на глазах. Уит выбросил каракатицу в воду.
Мне исполнилось только семнадцать лет, и вопрос о Боге был мне, конечно, не по силам. Я не мог решить, являются ли байты информации и потоки фотонов частью благого Божественного плана устройства Вселенной, или же они часть какого-то злого заговора, или просто частички мира, в котором правят многообразие и случайность.
Собираясь в церковь, Поуп Нельсон нарядился в свои лучшие одежды: надел серый, немного потертый на локтях костюм и галстук с эмблемой военно-морского флота. На мне были джинсы и рубашка с короткими рукавами. Мы сели в его красный «форд»-пикап и покатили по грунтовой дороге, мимо поросших соснами холмов и заброшенных медных рудников. Часы показывали десять утра, но уже становилось жарко. На небе не было ни облачка. Поуп курил сигару, сидя за рулем, и я заметил, что на полу между передним и задним сиденьем стоит кулер, по-видимому с запасом пива. Помню, я удивился: неужели он пьет пиво прямо с утра? И еще подумал: отец наверняка не замечает, что Поуп водит машину пьяным. В последние годы пристрастие деда к спиртному становилось все заметнее.
Мы ехали с открытыми окнами, не разговаривая. При утреннем свете лицо у Поупа было такое бледное, словно он решился рассказать на исповеди о каких-то своих страшных грехах.
В городе мы припарковались за католической церковью Святого Игнатия. Построенное из песчаника здание выделялось большими окнами и невысокой колокольней. Мы оказались в числе первых посетителей. Внутреннее убранство церкви оказалось привычным: горели свечи, пахло ладаном, на витражах страдали мученики за веру и летали ангелы, а в углу неторопливо гудел орган, на котором играла старуха лет восьмидесяти. Мы опустили руки в чашу со святой водой, стоявшую при входе, и перекрестились. Я заметил, что Поуп поглядывал на меня, когда я совершал этот священный жест. Потом мы уселись на скамью вблизи алтаря.
— Это настоящая католическая церковь, — шепнул мне Поуп. — Без всяких фокусов, не то что некоторые тут в округе.
Я взял лежавший передо мной молитвенник. От него исходил запах старых газет. Я пролистал несколько страниц и увидел те же гимны и те же стихи, которые пели в школе: «Слава в вышних Богу», «Боже всемогущий» и так далее. Люди тем временем подходили, церковь была уже наполовину полна. Прошел в алтарь священник в полном облачении. Девочки из католической школы, увы, так и не появились — должно быть, разъехались по летним лагерям или клубам «Фор-Эйч».[26] Паства состояла в основном из пенсионеров и молодых супругов с хнычущими детьми. Священник, высокий человек с острым носом и ухоженными усами, говорил по-английски, но иногда вплетал в свою речь латинские слова. Я, кстати, наверняка понимал латынь лучше, чем Поуп, поскольку в школе нас заставляли изучать основы этого языка. A Deo lux nostra — свет наш приходит от Господа. Ad majorem Dei Gloriam — к вящей славе Божией, это девиз иезуитов. Выражение лица у Поупа было сосредоточенное. Он сидел очень прямо, глядя в одну точку: не моргая, смотрел, как священник осторожно поднимает хлеб и вино для причастия. Точно так же он смотрел на миниатюрные башенки и кусочки парусины на моделях кораблей у себя в подвале.
26