— Ни о чем.
— Нет, тебя должно что-то занимать. Пациенты, например.
— Они становятся пациентами, только когда им поставят диагноз. Это я делаю их пациентами, потому что вижу их болезни. Гиллман говорит, у меня Божий дар.
— Гиллман много чего говорит.
— Он большой эгоист.
— Почему?
— Он хочет, чтобы его окружали гении. Потому мы и живем тут.
— Ну, он умный человек, — сказал я и вдруг понял, что произнес эти слова с отцовской интонацией: именно так, бесстрастно, он обычно возражал собеседнику. Я посмотрел на Терезу, скрытую завесой «Мальборо», и добавил: — Он сделает нас всех знаменитостями.
Я был пьян.
— Ага, точно. Я даже думаю устроиться в цирк. Люди с камнями в желчном пузыре или с отвисшими яйцами будут платить мне по пять долларов за диагноз. Я прославлюсь.
— У тебя выдающийся дар, — произнес я голосом диктора Национального общественного радио.
Она приложилась к фляжке, а потом сделала несколько затяжек подряд. Мы все время обменивались фляжкой и сигаретой. Я наконец-то понял, зачем люди пьют. Вспомнилось, как на собрании маминого «Леварта» один довольно угрюмый человек, выпив три стакана вина, принялся вдруг отплясывать джигу.
Когда мы возвращались в главное здание, сумерки уже сгустились настолько, что я чувствовал их плотность. Последние отсветы солнца мелькнули и погасли на кукурузном поле, словно его кто-то безуспешно попытался поджечь. Я остановился полюбоваться этой картинкой и вдруг услышал вздох. Думая, что это Тереза, я обернулся, но она уже скрылась в доме. Вздох был мой собственный.
Я вернулся в комнату и забрался в постель.
— Где ты был? — спросил Тоби.
— В амбаре с Терезой.
— Ага, значит, ты потрогал ее за сиськи? Ну и как?
— Я, кажется, пьян.
Тоби немного помолчал, а потом повернулся на бок и спросил:
— И что при этом чувствуешь?
— Чувствую, что не боюсь сказать то, что думаю.
— Это может быть опасно, — заметил Тоби.
Целый месяц мы с Терезой ходили в амбар курить и нить джин. Иногда мы забирались на сеновал и выманивали кота, прятавшегося от нас на потолочных балках. Для этого Тереза приносила с собой молоко в бутылке из-под кока-колы. Кот постепенно привык к нам, стал спускаться и даже пил прямо с ладони Терезы. Я назвал его Альбертом в честь Эйнштейна и придумывал шуточки, над которыми, вероятно, мог посмеяться только мой отец: о том, что Альберт может поймать любую мышь во Вселенной и что он рассматривает этих грызунов как сгустки энергии. Выпив, я становился в чем-то похожим на отца, по крайней мере острил так же неудачно. Тереза, впрочем, иногда смеялась над этими шутками. Но в основном она занималась тем, что учила меня курить, не кашляя, и четко произносить слова, невзирая на опьянение.
Мы часто разговаривали о своих родителях. Тереза выросла в Чикаго. Отец — полицейский, мать — домохозяйка. Мама, по словам Терезы, у нее очень смелая, занимается благотворительностью в самых опасных районах, а однажды прошла через весь город во время волнений, даже не заметив их.
— Она была первой, кого я увидела изнутри, — сказала Тереза.
— В каком смысле?
— Я увидела свою младшую сестренку у нее в животе. Мама пекла оладьи на кухне, а я вдруг вижу: у нее в животе что-то вроде грецкого ореха.
— И ты ее спросила, что там?
— Ага.
— А как?
— Ну просто: «Мама, а что это за штука у тебя в животе?» Мне ведь было всего пять лет. А она и сама не знала, что беременна.
— А когда мне исполнилось пять лет, родители ждали, что я окажусь вундеркиндом.
— А ты не оказался?
— Нет. Я был всего лишь чуть выше среднего уровня.
— Но теперь-то все иначе?
— Ну… Я оказался здесь, потому что с моим мозгом что-то случилось после аварии.
— Значит, теперь Гиллман подключит тебя к розетке и ты будешь помнить все, что ему нужно?
— Ты иногда бываешь очень злой. Наверное, и сама об этом знаешь.
— А ты попробуй целыми днями рассматривать всякую грязь в человеческих телах и остаться добреньким.
— Понятно.
Она выпустила одно за другим три замечательных кольца дыма, и они секунду повисели над нами, прежде чем раствориться.
— А что ты видишь, когда разговариваешь с людьми? То, что у них внутри?
— Нет, на рентген это не похоже. Но иногда у меня мелькают какие-то образы. Например, желудок выглядит как старый футбольный мяч. Я вижу только тот орган, который беспокоит человека.
— А мой желудок ты можешь увидеть? Может, с ним что-то не так?
— Ага, — кивнула она. — Несварение. Тебе, наверное, очень хочется пукнуть. Спасибо, что не делаешь этого.