Отец и Уит остались в институте до вечера. Они поужинали с Гиллманом, а после десерта, за коньяком, отец и доктор принялись за обсуждение применимости теоремы Белла к аномалиям памяти. Уит немного послушал их, а потом пошел на лужайку играть с братьями Сондерсами в тарелочку. Я в тот вечер не гулял с Терезой: она отправилась на верховую прогулку. Я чувствовал, что ей хочется побыть одной. Ее способность ставить диагнозы оплачивалась неким отчуждением от людей, и от интенсивного общения у нее начиналось что-то вроде морской болезни. Темные потоки крови, трубки больных костей — эти видения отделяли ее от мира, она не могла заводить друзей и переносить долгие разговоры. Тереза была обречена на одиночество, как средневековый святой, который после исцеления хромых и больных удалялся в пустыню, чтобы избежать их благодарности.
28
В следующую субботу мои родители и Уит приехали на день открытых дверей. В этот день в институте было много посетителей со всей страны, желающих посмотреть на наши достижения. Сначала они благоговейно осмотрели сделанную Роджером модель города. Потом Гиллман устроил для исследователей и методистов «круглый стол», на котором обсуждались вопросы социализации и обучения особоодаренных людей. Потом все пообедали вместе с «гостями» института. А вечером было показано шоу талантов.
Мы оделись как на парад — все, кроме Терезы, которая поступила прямо наоборот. Она нацепила драные джинсы и старый спортивный свитер с надписью «БОЛЬ — ЭТОГО МАЛО». Вместе с ней мы вошли в столовую, где должно было начаться представление. На мне был очень скучный и очень плохо сидящий черный костюм, который мама отыскала в кладовке нашего дома в Висконсине. Я встал рядом с родителями и Уитом. Мама надела бутылочно-зеленого цвета платье, а на плечи накинула кашмирский платок. Она осмотрела меня и стряхнула пылинки с лацканов пиджака.
— Привет, малыш! — шепотом поприветствовал меня Уит.
Отец только холодно кивнул. Он был бледен, с кругами под глазами.
— Мигрень разыгралась, — объяснил Уит.
Отец услышал и недовольно поморщился.
Мы с Терезой прошлись по столовой, здороваясь с родителями «гостей». Я каждый раз всматривался в лица, пытаясь отыскать сходство между отцами и детьми. В большинстве случаев оно оказывалось чисто физическим: волосы, одинаково растущие треугольным выступом на лбу, или характерный контур нижней челюсти, — но все-таки это были люди из разных миров. На лицах родителей запечатлелись ежедневные проблемы, заботы о выполнении служебных обязанностей или о выплате кредита за недвижимость. А лица детей были ясные, чистые, без морщин, нежная кожа, блестящие глаза и открытый взгляд. Чувствовалось, что институт защитил их от повседневных забот.
Тереза познакомила меня со своими родителями. Я удивился, что они вообще приехали: ведь их дочь отказалась выступать, и высказал свое удивление вслух.
— Ничего, мы все равно рады выбраться из дому по такому случаю, — ответил ее отец, мистер Фенмор. — Я вообще люблю новые впечатления.
Держался он со мной довольно сухо, а руку пожал слишком сильно.
— Я слышал, у тебя сумасшедшая память, — сказал он, помолчав. — Я раньше, бывало, тоже неплохо запоминал цифры.
Тереза рассказала мне потом, что главная слабость ее отца — страсть со всеми соревноваться. Как-то раз за семейным обедом на День благодарения дядюшка назвал его нескладехой, а отец в ответ вызвал его бороться на руках и победил.
У его жены был вид женщины, которая покупает вещи в магазинах секонд-хенд, а рождественские подарки приобретает еще в августе. Она все время поправляла галстук мужу. Между передними зубами у нее была небольшая щель, и, глядя на ее улыбку, я думал, что этот недостаток должен делать ее уязвимой. Не знаю почему, но, пока я говорил с родителями Терезы, она нравилась мне все больше.
Мистер Фенмор спросил, откуда я родом.
— Из Висконсина, — ответил я.
— Ага! Висконсин! Сыром знаменит, — сказал он.
— И еще комарами, — добавил я.
— Вот уж кого ненавижу, так это этих тварей! — поежившись, воскликнула миссис Фенмор.
— Мама разбрызгивает инсектициды повсюду, даже у нас под кроватями, — сказала Тереза. — Она нас когда-нибудь отравит.
Родители и дочь молча переглянулись. В их молчании чувствовалось долго копившееся многолетнее семейное несогласие. Тереза сказала, что нам пора идти: мне требовалось подготовиться к выступлению. На прощание я пожал руку мистеру Фенмору.