— Ну уж,— усомнились мы.
— Действительно,— признался Тихон Лукич.— Да и не надо. Я — добрый, как и все русские, а тюрьма тяжелое испытание для человека, в тюрьму молодым нужно садиться, а ему уже за шестьдесят, пусть гуляет, сволочь. Помните у Блока? «Где поп, икая, в церкви водкой торговал...»
Мы не успели ответить, потому что подошла официантка и сказала:
— 20 рублей 68 копеек.
— Чего? — вытаращились мы.— Сколько?
— То есть нет, извините, я это все случайно перепутала,— смутилась официантка.— 12 рублей 07 копеек... Это у меня в голове все смешалось, как в доме Обломовых. День такой,— пояснила она.
«Пожалуй, и это какая-то странноватая сумма для борща флотского, салата, эскалопа и «кофе с молоком». Ну и ладно! Однова живем!» — мелькнуло у нас в голове, и мы вынули кошелек, дав еще и на чай ровно 43 копейки. Не поинтересовавшись, как бы это подобало путешественникам, что она имеет в виду под словом «день».
— Браво, браво! — сказал Тихон Лукич и захлопал в сухие ладошки. Официантка глядела на него с нескрываемой ненавистью.
...И на этом дорожная запись в нашем блокноте обрывается. Но если напрячься, можно вспомнить, что Тихон Лукич пытался проводить нас к «Метеору», видя в нас, по его выражению, «людей столичных, близких к интеллектуализму», отчего мы сильно засомневались в достоверности рассказанной им истории, равно как и в том, что он вообще имеет какое-либо отношение к ТВ.
Наши сомнения в какой-то степени, но не до конца, подтвердил несколько раз упомянутый в блокнотных записях рыбак в японских ботфортах до пояса за 55 рублей.
— Все свистишь да шьешься? Дело когда будешь делать? — спросил он Тихона Лукича, сплюнув прямо в Онегу окурком сигареты «Мальборо», когда мы шли по сходням. Тихон Лукич отвернулся и сделал вид, будто не слышит вопроса, но, когда мы ступили на твердую землю, робко обратился к нам:
— Вы хоть что-нибудь поняли?
— Да, мы поняли практически все,— ответили мы, и Тихон Лукич помрачнел, ушел в себя.
Лил дождь. На причале было многолюдно. Иностранцы хором запели какую-то иностранную песню. Тихон Лукич все же попытался продать нам бутылку водки за 20 рублей, объясняя свой запоздалый поступок тем, что в ресторане он так и не нашел нужного момента, конкурируя с официанткой, которая сама торгует водкой, да только мы ей «не показались». Мы вежливо, но твердо отклонили его предложение, объяснив, что, во-первых, уже отобедали, а во-вторых — через два часа будем в Петрозаводске. Петрозаводск — не остров, мы купим там водки сколько угодно по твердой государственной цене. Задали вопрос, изучая жизнь, не страшно ль ему в наши времена заниматься таким опасным промыслом, и он сказал, что страшно, но чтоб мы ему верили, на телевидении он действительно работал, а рыбак — подлец.
Сгорбленная фигурка его плелась по склизким деревянным мосткам обратно в ресторан. Рыбак в японских ботфортах до пояса за 55 рублей, о чем-то коротко поговорив с ним, съездил ему спиннингом по шее. Крепчало. Теплоход отплыл. Зеленоватые волны бились о стекла иллюминатора. Купола, купола, купола... Кресты... Таинственна родная Русь, и кто на ней врет, кто говорит правду, разобраться практически невозможно.
ГЛАВА 1983
С чего начинается Родина
Представьте себе — апрель месяц, а холодно-то. Господи, как холодно! Потому что — Сибирь. Заснеженный аэропорт города К., колеса буксуют, а хлопья все падают и падают, не пуская самолеты лететь дальше.
Скучно. Книг больше нету сил читать, да и книг тех уже нету. Все печатные и рукописные объявления, все киоски обследованы, изучены. К черту эти киоски, к черту объявления! Путешественнику лететь охота, а не дают. Что хочешь делай, только не лети. Нету погоды.
Я тогда зашел в сортир. Там было на диво чисто и опрятно. Блестели никелированные краны. «Кап-кап-кап» — тихонечко капала вода, а у батареи парового отопления, стояли валенки с портянками. Пустые, громадных размеров.
Вскоре зашумела сортирная вода, и из кабинки вышел босой человек. Я разинул рот, а он, не обращая на меня внимания, подошел к кранам, вымыл босые ноги, поочередно их задирая, после чего обулся в валенки, после чего потоптался для уверенности, после чего стал патологически-тщательно мыться. Я никогда этого не видел, чтобы обычный человек так патологически-тщательно мылся. Я видел, что хирурги так моются в художественных фильмах, а чтобы человек вынимал из карманов полушубка пилочки для ногтей, лосьоны, ватные тампоны — этого я никогда не видел. Я стоял, разинув рот.
— Ты за нуждой сюда пришел или на меня рот разевать? — наконец-то обратился ко мне человек.
— За нуждой,— признался я.— Но послушайте...
— Нечего мне тебя слушать, пошел бы ты...— сказал человек, вытер руки о собственное махровое полотенце и ушел.
Вскоре и я покинул это заведение. Нельзя сказать, чтобы я уж совсем сгорал от любопытства. Мало ли кого встретишь в нашей чудной жизни. Но самолет все не пускали, и я пошел в ресторан. Там было пиво, но были заняты все места. Там я увидел чистюлю. У него за столиком было место. Но вышел уже строгий мужчина в черном пиджаке и громко сказал какому-то неопрятному старичку, торчащему в дверях:
— Аквилант Мефодьевич, я вас попрошу посторонних больше никого не пускать. Согласно постановления месткома, мы тут будем на законных основаниях гулять день рождения одного из наших товарищей...
И Аквилант попер меня к выходу, так что лишь тогда я был вынужден обратиться к этому человеку:
— Простите, здесь место у вас не занято?
— Не занято,— сказал он.
— Тогда я сяду? — сказал я.
— Садись, мое какое дело? — поморщился он.
Я и сел. Аквилант заворчал, но за двадцать копеек тут же успокоился.
— Не выпьете со мной? — спросил я чистюлю через некоторое время.
— Нет, спасибо,— сказал он.
— Может, все-таки выпьете? — настаивал я.
— Спасибо,— сказал он.— Я не выпью.
Я и выпил один. Я запил водку пивом, я немного растрогался и сказал ему так:
— Простите, но мне кажется, что вы видите во мне какого-то враждебного человека, не знаю почему. А я ведь могу показать вам паспорт и служебное удостоверение. Я служу младшим подметалой в Художественном фонде по линии народного творчества. Вот сейчас был здесь в командировке. Чего бы нам с вами маленько не поговорить — не выпить? Я ведь не урка какой и не наоборот!
А он в ответ улыбнулся, хмыкнул в густые рыжие усы и сказал задумчиво:
— Вы не подумайте, конечно, чего другого, гражданин, но я ведь вас совсем совершенно не знаю, кто вы есть, несмотря на ваши прекрасные документы. А не пью я с вами потому, что вполне возможно, вы и неплохой человек, но вот я однажды выпил с одним неизвестным мне прорабом по фамилии Усопших, и вот уже двадцать лет никому не верю.
— Двадцать лет! Это много! — вскричал я.
— Да, двадцать лет,— кивнул мой собеседник.— Я тогда был кудряв, молод, хорош собой. И сидел в таком же вот ресторане, но аэропорта поселка Селезнево. Ко мне подсел прораб Усопших и предложил мне выпить. Мы выпили. Он предложил мне выпить еще, но я отказался, объяснив, что не имею для этого активных денег, что все мелкие суммы мои предназначены для добирания до громадной стройки, где я хочу строить свою рабочую биографию согласно прекрасности жизни. Тогда прораб заявил, что все — ерунда, что я — настоящий парень, и мы стали пить за его счет.
— А проснулся я наутро под забором,— продолжил мой собеседник, поковыряв вилкой в сером шницеле.— Благо, что было тепло ночью, а то бы я, наверное, еще тогда ушел из жизни. Я сначала ничего не мог понять и думал, что запах этот потому, что рядом какая-нибудь сточная канава и валяется падаль. И я пошел по теневой стороне города, ибо началась страшная жара, и я всех прохожих спрашивал, где находится бюро по оргнабору рабочих, но все прохожие зажимали носы и бежали прочь. Я тогда сел в автобус и говорю какому-то мужику: