Отец почему-то Эмине любит больше. Ну и пусть. Гильфан и не просит любить его. Только бы не грозился всякий раз ремнём… Поэтому, когда мать позвала Гильфана уехать с ними в Астрахань, сын ответил, что ему и здесь неплохо.
Пусть сами едят свою солёную рыбу! Пусть сами любуются своим морем!..
Оказывается, дядя Давид слов на ветер не бросает. Гильфан не поверил было, подумал, что он просто так говорит, для красного словца, что досыта накормит земляникой. А как только зашли в дом, дядя Давид наполнил ягодами целую кружку и подал Гильфану.
— Ешьте на пару, — сказал он, кивнув в сторону Ивана.
А Ивану земляника, видать, была не в новинку, а может быть, даже и надоела: он словно бы нехотя взял в щепотку несколько ягодок, а остальное придвинул поближе к Гильфану.
Пока хозяева вернулись, Гильфан успел подружиться с приезжим мальчиком. Он показал Ивану свои игрушки, которые смастерил сам из деревяшек, кусков проволоки, бумаги. Он обрадовался, узнав, что Иван с отцом проживут у них два дня. Они приехали, чтобы подправить могилку матери Ивана, похороненной на здешнем кладбище. Гильфан пообещал приятелю, что тоже пойдёт на кладбище с ними и поможет.
Словом, гостинцы отошли на второй план, и Гильфан теперь радовался тому, что у него появился новый друг.
Дядя Давид и Халиулла-абзый[4] крепко обнялись, точно братья после разлуки. Шамгольжаннан-жинге вошла, прикрывая нижнюю половину лица углом головного платка. Поздоровалась смущённо, хотя знала Давида давно. По взгляду мужа поняла, что ей надо делать.
Шамгольжаннан-жинге, как и все верующие, несказанно боялась в пору уразы — мусульманского поста — до захода солнца выпускать дым из трубы. На этот раз, однако, решилась поставить самовар и разжечь печку.
Послушная, доверчивая, терпеливая была жена у Халиуллы-абзыя. По её убеждению, во всём мире ни одной из женщин бог не даровал мужа лучше, чем у неё. Нет ничего на свете, чего бы он не умел, на что у него не хватило бы сил. Если бы муж приказал ей умереть, то она беспрекословно подчинилась бы.
Только изредка в душе у неё рождались сомнения и недовольство мужем. Шамгольжаннан-жинге строго блюла все правила шариата. А Халиулла-абзый сам не соблюдает уразу и детям не даёт поститься. Даже в дни больших святых праздников не приглашает муллу, не раздаёт милостыню у мечети. Нисколько его не заботит, что могут пойти пересуды об их семье среди правоверных. Вот и сегодня заставил её взять грех на душу…
Халиулла-абзый вынес из погреба затвердевшее масло, корт — сушёный солоноватый творог, скатанный шариками, жареные застывшие куски мяса и целый большущий круг казы — колбасы из конины. Усевшись поудобнее на паласе, он придвинул к себе низенький столик и принялся нарезать остро отточенным ножом казы на кружочки. При этом он довольно улыбался, чуть пошевеливая усами, и сдвинул тюбетейку набекрень, что обычно делал, если пребывал в хорошем расположении духа. Затем он поманил пальцем Ивана и Гильфана и положил им в ладони по большому куску казы.
— Поешьте сперва, а потом станьте рядом. Погляжу, кто из вас повыше ростом, — сказал он, озорно подмигнув им.
Иван чуть обогнал Гильфана ростом. Но Гильфан вовсе не имел охоты казаться ниже его. Он приподнялся на цыпочках и стал с приятелем вровень. Вокруг заметили хитрость Гильфана, громко засмеялись.
— Словно бы ещё вчера вы лежали в люльках с соской во рту! А теперь и казы с удовольствием уминаете! — сказал Халиулла-абзый весело. — Эх, как быстро бежит время!.. На ваше счастье, мальчики, жизнь наша изменилась в лучшую сторону. Поскорее становитесь джигитами. Вы очень нужны Родине…
Вскоре, прослышав, что к Халиулле-абзыю приехали гости, явился долговязый дядя Родион, от которого всегда на целую версту несло карболкой, валерьянкой и всякими другими лекарствами. Лицо у него сморщенное и всегда какое-то застывшее: по нему никогда нельзя определить, в радости он пребывает или печали. Он жёлт, как при желтухе. Но это от курения. Под слегка нависшим красноватым носом торчат, топорщась, рыжие, как ячменные колосья, усы. При ходьбе он сильно хромает: был ранен во время первой мировой войны. Из-за этой хромоты он и не захотел возвращаться в свой Алатырь, откуда был родом. Стеснялся сельчан, которые в былые времена знали его силачом и красавцем. Хотел остаться в их памяти таким, каким они его помнили. Вот и прижился в Голубовке, очутившись здесь совершенно случайно. Занялся ветеринарией. Лечил лошадей на шахте. Специального образования у него, разумеется, не было. Тем не менее Родион знал очень многое о животных, диких и домашних, об их повадках, о растениях, которые растут у нас, и тех, диковинных, что произрастают только в далёких жарких странах. У него было полным-полно книг, у этого долговязого Родиона. В его комнате одна стена вся в полках, а полки книгами заставлены. Наверно, из них он обо всём и узнавал.