Лейтенант Терешкин мне говаривал, что слава лишь позорит того, кто не умеет носить её с честью. Учил, что герой на виду у людей должен уметь держаться — с трибуны ли он выступает, сидит ли в окружении друзей или идёт по улице. Герой есть герой. И слова, которые он произносит, должны быть значительными, чтобы западали людям прямо в душу. Но сейчас чем больше старался я найти такие слова, тем труднее мне становилось говорить. И одежда на мне казалась неудобной, и воротник сделался тесным. Настолько тесным, что слова застревали в горле. В зале было душно, на лбу выступил пот.
Ко мне подошёл парень с ярко-рыжей шевелюрой. Потупившись, протянул руку. Вижу, что знакомый, а кто — никак не могу вспомнить. Я его узнал, как только он заговорил.
— Ба! Рюрик! — вырвалось у меня. — Откуда ты взялся?
— Работаю вот… За вашим верстаком. Спасибо ребятам — приняли в свой коллектив. На ваше место поставили…
Напомнил мне Рюрик о моём верстаке, и так мне захотелось постоять за ним хоть минутку! Ребята будто прочитали мои мысли, пригласили в цех.
Рядом со мной, рассказывая о делах, о людях, вразвалку шёл председатель заводского комитета Кадыр-агай, у которого заметно прибавилось седины на висках за то короткое время, пока мы не виделись. Он сказал мне, что комсомольцы завода взяли Рюрика в свои руки. А перед этим вызвали его в комитет и строго поговорили с ним. Дал он ребятам твёрдое слово, что покончит с бездельем, не будет зря растрачивать время. Решили Рюрика поставить за мой верстак, чтобы он большую ответственность чувствовал.
Гляжу: на верстаке-то моём бронзовая планочка прибита с надписью: «За этим слесарным верстаком работал Герой Советского Союза Гильфан Батыршин».
Улыбнулся я, поглядел на Рюрика. «Наверно, вначале нелегко было работать и всё время держать в голове человека, который однажды проучил тебя, — подумал я. — Но Рюрик, кажется, неглупый парень — понял, что не напрасно его взгрели тогда». В его взгляде, во всяком случае, я не заметил признаков былой обиды.
— Ну как, привык уже к этому месту? Мозоли есть на руках? — спросил я у него.
— Когда я зажимаю в тисках какую-нибудь деталь, всякий раз вспоминаю силу ваших шахтёрских рук, — смущённо улыбаясь, сказал Рюрик.
— Наверно, уже мастером стал, — заметил я.
— Кое-что умею, — сказал Рюрик, пожав плечами и скромно потупившись. — Бронзового тигра на чернильнице, которую вам подарили, я своими руками вытачивал. Знаете, как старался!..
— Спасибо, — сказал я и с удовольствием пожал ему руку.
Кадыр-агай заметил:
— Все мы порядком поломали голову, пока придумали, какую придать форму этой чернильнице. Хотелось вложить в неё какой-то смысл. Долго гадали. Помогли нам стихи Тукая. Помните: «Как тигры, воюем, нам бремя не бремя; как кони, работаем в мирное время…» Вот и появился между чернильниц, похожих на те две скалы, что возвышаются на Безымянной сопке, уссурийский тигр. Форму чернильницам придавали, глядя на фотографии тех скал в газетах. А тигра, припавшего к земле и приготовившегося к прыжку, взялся выделать Рюрик. Оставался после смены и делал…
— Гляди-ка, ты настоящий художник! — сказал я Рюрику.
Он просиял.
— С детства любил из глины всякие фигурки лепить. Потом вырезал из деревяшек. А теперь вот… из железа научился делать, — сказал Рюрик.
— У Рюрика золотые руки, — подтвердил Кадыр-агай. — Пусть ребят благодарит за то, что доказали ему это. Ведь он сперва и сам не верил в свои силы. Всё у него из рук валилось…
— Я и говорю им спасибо. Они помогли, они научили, — заметил Рюрик.
— Кстати, как поживает твоя девушка? — спросил я у него.
— Полный расчёт!.. А ваша как поживает, с которой вы начало положили моему перевоспитанию? — спросил и он.
— Тоже полный расчёт! — сказал я.
В глазах Рюрика промелькнули искры недоверия.
— Не может быть, — сказал он. — Вы, наверно, меня разыгрываете…
Я усмехнулся. Мне и самому всё ещё не совсем верилось, что нашей дружбе с Рахилёй пришёл конец. Сердце всё ещё чего-то ждёт. Думаю, не сегодня, так завтра, может, приедет. Ведь знает, что я в Казани. Могла бы отпроситься у начальства своей авиашколы и приехать денька на два-три, чтобы повидаться… И никто мне ни слова о ней — будто боятся все причинить мне душевную боль.
Правда, Хафиза, жена Сафиуллы, несколько раз порывалась сказать мне что-то, но всякий раз нам мешали. А может, мне это только показалось.
Но всё-таки я не ошибся.
После встречи с рабочими на заводе нам вручили пригласительные билеты в театр. Там состоится литературный вечер, где соберутся видные поэты Татарии. В нашей семье издавна любили стихи. Поэтому я пригласил всех своих близких. И едва мы расселись, у моей невестушки развязался язык. Пристроилась она рядом со мной. Видать, нарочно подгадала. Склонилась в мою сторону, то об одном спрашивает, то о другом. Окольными путями старается выпытать, почему я один приехал.