— Свидетель господин Батыршин, вы должны говорить суду правду и только правду. Поклянитесь в этом перед Международным военным трибуналом!
Переводчик торопливо перевёл мне слова судьи. Ко мне подошёл пожилой человек в чёрной сутане, с Библией. Я вежливо отстранил протянутую мне Библию и, не сразу узнав свой голос, зазвучавший в микрофоне, произнёс по-английски:
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, свободен от религии. Посему, как принято у меня на Родине, приношу торжественную клятву перед высоким судом. Кроме того, прошу освободить моего переводчика: я буду говорить по-английски.
Судьи переглянулись, посовещались между собой. Наш представитель, едва приметно кивнул мне, — мол, правильно, в таком духе и продолжай.
После того как я закончил своё выступление, мне начали задавать вопросы. Они произносились на разных языках. Их переводил то один переводчик, то другой. Я отвечал спокойно. Старался говорить коротко и чётко, как учили в армии.
— Национальность? Татарин. До армии работал в шахтах Донбасса и на заводе в Казани…
Затем перешёл к событиям 1938 года, происшедшим на озере Хасан. Обо всём рассказал, ничего не упустив. Однако защитник министра вооружённых сил Японии и даже один из обвинителей начали осыпать меня вопросами.
— Разве не советские пограничники заблудились в ту ночь и, выйдя к деревне Хомуку, подняли шум? — спрашивает один.
— Ведь эта случайность и вызвала перестрелку! — замечает другой.
По просьбе защитника в зал пригласили пожилого, элегантно одетого японца, скуластое лицо которого было пересечено глубоким шрамом. Ему поднесли молитвенник, и он поклялся говорить правду, положив руку на священную книгу. Он слегка побледнел.
— Мне в 1938 году довелось находиться в пограничном районе озера Хасан, — сказал он негромким, хрипловатым голосом. — 29 июля на рассвете на землю пал густой туман. Мы несли караул у границы…
«Постой-ка, ведь я этого человека где-то видел! — осенило меня. Мысли перенесли меня в прошлое. — Это же тот самый офицер, из кармана которого я извлёк тогда документы!..»
Когда пожилой японец закончил выступление, я обратился к суду:
— Этого человека мне действительно привелось встретить у озера Хасан, — сказал я. — Только он не был пограничником, кем сейчас представился. Он был офицером войск полевой жандармерии… Помню, последними минами мы подорвали бронетранспортёр. Экипаж и те, кто находился на бронетранспортёре, погибли. Этот офицер получил контузию. Он нас умолял сохранить ему жизнь. И мы это сделали не для того, чтобы сейчас, поклявшись на молитвеннике, он говорил неправду!.. Остаётся сожалеть, что мы не привезли с собой документов, найденных тогда после боя у этого человека. Они были бы веским аргументом…
И тут произошло неожиданное. Советский прокурор попросил у судей слова. Он подошёл к столу и положил перед ними военный билет Танаки Рюкачи. Обращаясь к судьям, наш председатель сказал, что один этот документ уже свидетельствует о том, что в пограничном инциденте у озера Хасан принимали участие с японской стороны не пограничные части, а войска полевой жандармерии. Это подтверждает, что столкновение на нашей дальневосточной границе в 1938 году не было случайным, а является заранее продуманной провокацией.
Итагаки Сейсира, услышав своё имя и поняв, что защитники стараются напрасно, низко опустил голову.
Поскольку я говорил по-английски, мои показания переводились только на японский.
После меня выступил Иван Чернопятко. Он дополнил то, что говорил я. Из его речи суду стало известно ещё больше подробностей.
…Мы пробыли в Токио более двух месяцев. 11 декабря мы пришли в Советское посольство прощаться с нашими товарищами. Какова же была моя радость и удивление, когда мне вручили здесь платок, когда-то, давным-давно, подаренный Рахилёй! Во время боя у озера Хасан мне пришлось завернуть в него документы, изъятые у японцев, и передать в штаб. Теперь, столько лет спустя, платок Рахили снова вернулся. Я так расчувствовался, будто возвратилась моя юность.
Во время прощального обеда за столом мне хотелось даже запеть. Было радостно оттого, что мы наконец-то возвращаемся на Родину. Как мы по ней соскучились!..
В тот день советских представителей из Токио должны были доставить во Владивосток два самолёта. Терешкин ещё не управился со всеми делами, поэтому решил лететь вторым рейсом. Зная, что у меня ещё нет билета, он уговаривал подождать его. Но у Ивана хрустящий билет уже был в нагрудном кармане, и он то и дело, довольно улыбаясь, подносил руку к груди. Я обнял моего друга за плечи и, улыбаясь, сказал: