Нет, не от Бутурлина — в очередном приступе ревности Петр сообразил, что его пассия обманывает его на глазах у всех, и отправил — собственно говоря, сослал! — «министра священных тайн развлечений» в Киев, где тому пришлось пробыть несколько лет. Но если кто-то думает, что Елисавет смертельно опечалилась, он ошибается. Свято место не бывает пусто, а спать в одиночестве Елисавет отвыкла очень давно. Место Бутурлина заступил другой красавец. Это был троюродный брат Елисавет Семен Кириллович Нарышкин. Он был на год младше кузины, тем паче — младше Бутурлина, однако выгодно отличался от него. Александр Борисович был добрый малый, весельчак, что называется, рубаха-парень — мушкетер, гвардеец, он сразу хватал милую женщину на руки и волок в укромный уголок, где приступал к боевым действиям, даже не озаботясь нежным словцом. А потом одобрительно похлопывал царевну по голеньким пухленьким ляжкам, словно это была норовистая, с трудом объезженная лошадка.
Семен Кириллович был совершенно другим. Про него говорили, что в его красоте (а он и впрямь был удивительно красив!) соединялись внешний облик утонченного барина, чрезвычайное изящество и княжеское великолепие. Его не зря сравнивали со знаменитым французским щеголем минувшей эпохи — эпохи Людовика XIV — шевалье Лозеном, в которого была до безумия влюблена Великая Мадемуазель — кузина Короля-Солнце — и которого она заполучила в мужья только на склоне жизни.
Елисавет была не столь терпелива. Едва запорошило первым ноябрьским снежком 1728 года след уехавшего в Киев Бутурлина, как она принялась отчаянно кокетничать с Нарышкиным. Утонченный кавалер, Семен Кириллович был немало огорчен, что не мог долго, как и подобает истинному кавалеру, вести осаду неприступной Прекрасной Дамы. Какая там осада, его самого взяли нетерпеливым штурмом! Однако он несколько откорректировал интимные пристрастия Елисавет, привил ей вкус не только к неутомимым и длительным скачкам, но также и к затейливым фигурам «верховой езды», а также приучил перемежать любовные ласки стихами и изысканной музыкой. Вдобавок ко всем своим достоинствам Семен Кириллович был недурной стихотворец и приличный музыкант. В его нежных, но чувственных руках Елисавет пела от счастья, словно флейта, и в угаре страсти даже не сразу заметила, что некоторые дни ее женского календаря никак не наступают.
О ее связи с Нарышкиным, само собой разумеется, стало известно императору. Семену Кирилловичу было предписано немедля отправиться в путешествие. Поскольку он приходился дальним родственником также и юному царю Петру, с ним обошлись милостивее, чем с Бутурлиным, и не закатали в киевскую глухомань, а отправили в Париж, где он довольно долго прожил под фамилией Тенкин и выполнял дипломатические поручения. Семен Кириллович был, кроме всего прочего, очень умен и потому оказался полезен России даже тогда, когда ее отношения с Францией казались безнадежно испорчены.
Итак, Нарышкин отбыл в Париж, Елисавет осталась одна. Одна — и беременна…
Это было последней каплей, погасившей любовь к ней Петра. Страсть стала угасать еще некоторое время назад, когда тщеславный, избалованный мальчик понял, что не желает быть игрушкой в руках своей беззастенчивой тетки. Ревность одолела любовь и убила ее. К тому же в это время на свободное место на троне проворные руки стали подталкивать другую женщину.
Это была дочь ближайшего к Петру человека — князя Алексея Григорьевича Долгорукого. Звали ее Екатериной, она была одной из красивейших женщин своего времени, однако Петр долгое время оставался к ней совершенно равнодушен. Своей холодностью и надменностью она напоминала ему Марию Меншикову. Однако Екатерина вовсе не была холодна по натуре. Но все ее чувства были отданы щеголю и красавцу Альфреду Миллесимо, секретарю австрийского посольства и родственнику австрийского посла Вратислава. Молодые люди были помолвлены, однако отец Екатерины спохватился, что вполне может устроить дочери другой, более выгодный брак. Уж, наверное, есть разница: быть австрийской графиней или русской императрицей!
Миллесимо вернули слово и отказали от дома, а когда он попытался увидеться с Екатериной, едва не выслали из России.
По сути дела, Екатерина Долгорукая попала в такую же историю, как Елисавет: она могла взобраться на вершины власти только с помощью мальчишки, к которому была, мягко говоря, равнодушна. Разница между нею и Елисавет была только в темпераменте. То есть в одной он переливался через край, другая была внешне сдержанна. Да и тщеславия у Екатерины было не в пример больше, чем у беспутной Елисаветки. Кроме того, у дочери Петра Великого не имелось никакого наставника, и приходилось полагаться на свою не слишком-то разумную голову. А с Екатерины глаз не спускал ее деспотичный и властолюбивый отец. Точно так же он не спускал глаз и с Петра. Беспрестанно приглашал его в свое имение в Горенки, где все охотились, скакали верхом да бражничали: то есть занимались любимым времяпрепровождением государя. Остерман, который в союзе с Долгоруким свалил Меншикова, чтобы получить молодого императора в свое полное и единоличное распоряжение, хватался за голову. Однако он не знал, что главный удар был еще впереди. В один из октябрьских дней 1729 года Петр вернулся в Москву мрачнее тучи и сообщил, что женится на Екатерине Долгорукой.
Ходили слухи, что предприимчивый папенька просто-напросто подложил свою не в меру тщеславную и уже давно не девственную дочь в постель пьяного императора. То есть Петру, застигнутому поутру рядом с Екатериною, просто ничего не оставалось делать, как жениться на ней.
Елисавет узнала о случившемся между двумя приступами тошноты: беременность ее протекала на редкость тяжело. И ведь это надо было таить от всех! Между тем все об этом знали и похихикивали над Елисавет — кто открыто, кто втихомолку. Словом, такой несчастной она себя давно не чувствовала. Особенно когда тщилась затянуть в корсет талию, которая полнела день ото дня…
Она отяжелела и отупела. Ей хотелось только, чтобы все это поскорей кончилось. Ей сейчас было не до удовлетворения собственного тщеславия. От мыслей о престоле, о глупом Петре, о наглой Катьке Долгорукой воротило с души, как от запаха прогорклого масла. Самым тяжким испытанием для нее явилось пребывание на официальном обручении, где ей пришлось смотреть на ненавистную Долгорукую как бы радостными глазами и заверять соперницу в своей преданности.
С явным усилием выпрямившись после реверанса и поцелуя руки государевой невесты (да, пришлось пройти даже через это!), Елисавет увидела желчную, недовольную физиономию Остермана — и ей немножко полегчало на душе при мысли, что и ему так же солоно, как ей. Она по-прежнему видела в Остермане союзника и надеялась в случае чего на его поддержку. Между тем Андрей Иванович, который был по своей натуре истинным флюгером, давно уже отвернулся от дочери Петра Великого, в коей видел только распутную девку, не более того. Симпатии его теперь клонились к другой стороне, но пока что он таил их весьма тщательно.
Конец 1729 года прошел для Елисавет в глубочайшем унынии. Она словно бы впала в спячку, однако в первых же числах января ее разбудила поразительная новость: Петр простудился и умирает! Народ, любивший своего юного государя с тем пылом, с каким всегда любили своих властителей простодушные и наивные русские, веками верившие в доброго царя, день и ночь толпился у Кремля, молился, надеялся на лучшее. Однако сын злополучного Алексея Петровича, видимо, так же, как и отец, не был создан ни для счастья, ни для долгой жизни. Он умер (загадочная это история — его смерть!), и русский престол освободился для…
Для кого?!
Иван Долгорукий попытался выкрикнуть на престол сестру свою Екатерину, однако его никто не поддержал.
Остерман интриговал в пользу онемечившейся герцогини Курляндской Анны Иоанновны. И для него, и для всей многочисленной немецкой партии в России это был самый лучший, самый желанный вариант. Собрался Верховный совет. Решили звать Анну Иоанновну на царство, принудив ее подписать «кондиции», ограничивавшие ее власть.