Когда они вошли в зал, оркестр заиграл первые заунывные аккорды матчиша, мелодия которого, наполненная звоном кастаньет и томными переливами скрипок, как нельзя лучше подходила для зимнего ресторана, заполненного радостно-оживленной по случаю приближающихся каникул толпой студентов. Внимательно осмотрев свободные места, Глория, к немалому раздражению Энтони, торжественно повела его кружным путем к столику на двоих, расположенному в дальнем конце зала. Здесь ее снова охватили сомнения: где лучше сесть, справа или слева? По прекрасным глазам и губам девушки было видно, как серьезно она относится к вопросу выбора. И Энтони в который раз удивился наивной непосредственности каждого ее жеста. Ко всему в жизни она относилась так, будто выбирала себе подарки, разложенные во всем неистощимом многообразии на бескрайнем прилавке.
Некоторое время Глория рассеянно следила за танцующими и делала негромкие замечания, когда пара приближалась к их столику.
– Вот миленькая девушка в синем платье…
И Энтони послушно поворачивал голову в указанном направлении.
– Да нет же! Прямо у вас за спиной! Вон там!
– Действительно, – беспомощно соглашался Энтони.
– Но вы же ее не видели.
– Я предпочитаю смотреть на вас.
– Знаю. Но она правда прелестна, если не брать в расчет толстые лодыжки.
– Неужели? То есть вы правы, – с безразличным видом обронил Энтони.
К их столику приблизилась очередная пара, и девушка помахала рукой:
– Эй, Глория, привет!
– Привет, – откликнулась Глория.
– Кто это? – поинтересовался Энтони.
– Понятия не имею. Так, где-то встречались. – Ее внимание уже переключилось на кого-то другого. – Привет, Мюриэл! Это Мюриэл Кейн, – пояснила она Энтони. – По-моему, симпатичная, хотя и не очень.
Энтони хмыкнул, по достоинству оценив замечание Глории.
– Симпатичная, хотя и не очень, – повторил он.
Глория улыбнулась, тут же проникаясь интересом.
– И что здесь забавного? – В ее тоне сквозило трогательное желание немедленно узнать причину.
– Просто забавно, вот и все.
– Хотите потанцевать?
– А вы?
– Можно. Но лучше посидим, – решила Глория.
– И побеседуем о вас. Вы ведь любите о себе говорить, верно?
– Да, – рассмеялась уличенная в тщеславии Глория.
– Думаю, у вас классическая биография.
– Дик считает, что у меня ее вообще нет.
– Дик! Да что ему о вас известно?
– Ничего. Но он говорит, что биография каждой женщины начинается с первого серьезного поцелуя и заканчивается, когда ей кладут на руки последнего родившегося ребенка.
– Он цитирует свою книгу.
– Дик утверждает, что у нелюбимых женщин нет биографии, а есть только прошлое.
– Ну, на роль нелюбимой женщины вы наверняка не претендуете! – снова рассмеялся Энтони.
– Полагаю, вы правы.
– Тогда почему же у вас нет биографии? Разве в вашей жизни еще не случилось серьезного поцелуя? – Едва слова сорвались с губ, Энтони сделал судорожный вдох, будто хотел заглотнуть их обратно. Она же совсем ребенок!
– Не понимаю, что вы подразумеваете под словом «серьезный», – с неодобрением в голосе отозвалась Глория.
– Хотелось бы знать, сколько вам лет.
– Двадцать два, – серьезно ответила она, глядя Энтони в глаза. – А вы думали сколько?
– Лет восемнадцать.
– Значит, пусть такой и останусь. Не хочу, чтобы мне было двадцать два. Больше всего на свете ненавижу свой возраст.
– Двадцать два года?
– Нет, не хочу стареть и все такое. Выходить замуж.
– Неужели вам вообще не хочется замуж?
– Не хочу взваливать на себя ответственность и возиться с кучей детей.
Глория не сомневалась, что в ее устах любые слова звучат приятно. Энтони, затаив дыхание, ждал следующей реплики в надежде, что она станет продолжением начатой темы. Глория мило улыбалась, не выражая особого восторга, и после недолгого молчания в пространство была брошена фраза:
– Вот бы пожевать желатиновых пастилок.
– Вы их непременно получите! – Энтони жестом подозвал официанта и отправил его к прилавку с сигаретами.
– Вы не возражаете? Обожаю желатиновые пастилки. Все надо мной подшучивают, потому что я их все время жую, когда папы нет поблизости.
– Нисколько. А кто все эти ребята? Вы с ними знакомы? – неожиданно спросил Энтони.
– Нет, что вы. Они все… ну, словом, собрались отовсюду. А вы разве сюда не заглядываете?
– Очень редко. Я не любитель «симпатичных девушек».
Ответ Энтони тут же вызвал живейший интерес. Глория с решительным видом повернулась спиной к танцующим, устроилась поудобнее на стуле и требовательным тоном спросила:
– Чем же вы занимаетесь?
Благодаря выпитому коктейлю вопрос показался Энтони очень уместным. У него возникло желание поговорить, более того, захотелось произвести впечатление на эту девушку, чье внимание то и дело переключалось с одного предмета на другой. Она останавливалась пощипать травку в самых непредсказуемых местах, торопливо пробегая пастбища, ненавязчиво притягивающие к себе взор. Ему хотелось порисоваться, неожиданно предстать перед ней в новом героическом облике, стряхнуть небрежное безразличие, с которым она относилась ко всему вокруг за исключением собственной персоны.
– Я ничего не делаю, – начал Энтони и тут же понял, что его слова лишены добродушного изящества, которое хотелось в них вложить. – Ничем не занимаюсь, так как не могу ничего сделать, что бы сделать стоило.
– Ну и что?
Энтони не удивил ее и даже не заинтересовал, но Глория его определенно поняла, если он и правда сказал нечто достойное понимания.
– Разве вы не относитесь с одобрением к ленивым мужчинам?
Глория кивнула:
– Пожалуй, если в их лени присутствует изящество. А для американца это возможно?
– А почему нет? – смутился Энтони.
Но ее мысли уже переключились на другой объект и витали на высоте десятого этажа.
– Папа на меня страшно злится, – заметила Глория безразличным тоном.
– За что? И все же мне хочется знать, почему американец не может лениться с изяществом. – Его голос приобретал уверенность. – Это меня удивляет. Не понимаю, чего ради люди решили, что каждый молодой человек обязан идти в центр города и по десять часов в день заниматься нудной, не требующей фантазии и не имеющей ничего общего с бескорыстием работой, отдавая ей двадцать лучших лет своей жизни.
Он прервал свою речь. Глория наблюдала за ним с непроницаемым видом. Энтони ждал, что она согласится или станет возражать, но не случилось ни того ни другого.
– Разве вы никогда не пробовали составить какие-либо суждения? – с некоторым раздражением поинтересовался он.
Глория отрицательно покачала головой и, снова устремив взгляд на танцующие пары, ответила:
– Не знаю. Понятия не имею, чем следует заниматься вам или всем остальным.
Глория его смутила, запутав ход мыслей. Никогда самовыражение не казалось ему столь желанным и совершенно невозможным.
– Ну хорошо, – извиняющимся тоном согласился Энтони. – Разумеется, я и сам не знаю, но…
– Я просто думаю о людях, – продолжила Глория. – На своем ли они находятся месте и вписываются ли в общую картину. И я не возражаю, если при этом они ничего не делают. Не понимаю, почему они должны чем-то заниматься. И вообще меня всегда удивляет, когда люди посвящают себя какой-то работе.
– То есть вы трудиться не желаете?
– Мне хочется спать.
Секунду он пребывал в полном замешательстве, поняв ее слова в буквальном смысле.
– Спать?
– Вроде того. Просто хочу жить в праздности и чтобы люди вокруг меня занимались какими-то делами, тогда я чувствую себя комфортно и уверенно. И пусть некоторые из них вообще ничего не делают, потому что они могут составить мне приятную компанию. Но у меня никогда не возникало желания изменить людей или переживать за них.
– Да вы оригинальная маленькая детерминистка, – рассмеялся Энтони. – И мир вам представляется таким, верно?
– Ну… – протянула Глория, поднимая глаза к потолку. – А разве он не такой? Пока я… молода.
Она немного помолчала перед заключительным словом, и Энтони подумалось, что сейчас она скажет «красива». Ведь именно это она и имела в виду.
Глаза девушки загорелись, и он ждал, что Глория станет развивать тему дальше. Все-таки ее удалось разговорить. Энтони даже слегка подался вперед, чтобы не пропустить ни слова.
Но она только предложила:
– Пойдемте потанцуем!