А вот что тебе нужно послушать, так это мой рассказ, насколько сильно я любила его в детстве. Своего отца. Моего папу. Папулечку. Любовь, которую я испытывала к нему, была огромной, бескорыстной, вытеснявшей мои ужас и печаль. Я не могла не любить своего папу. Эта любовь была заложена от рождения. Мне и в голову не приходило, как можно не любить его, вопреки очевидной скверне. Я его ненавидела за боль, которую он причинял маме, братьям и мне. Я рыдала, визжала, пряталась, страдала от мигреней, не свойственных детям, и мочилась в постель довольно долго. Но он был моим отцом, и поэтому, когда моя мама наконец ушла от него, я умоляла ее вернуться. Умоляла так, как никогда ни о чем никого не молила в своей жизни – до потери своего шестилетнего сознания, потому что понимала: если все действительно кончено и моя мать на самом деле ушла от отца, то папы у меня больше не будет.
И знаешь что? Я оказалась права. После того как мои родители развелись, папы у меня больше не было.
С тех пор я виделась с ним трижды. Это были краткие визиты, во время которых случались печальные и жуткие вещи. Но в основном ничего не было. Никакого папы. Только великая безотцовщина на протяжении моего детства, когда мы жили в дешевых квартирках в домах, где обитали другие дети матерей-одиночек, большинство из которых тоже имели связи со своими отцами. Пару раз в год приходил конверт, подписанный рукой отца и адресованный нам, детям. Он ждал нас в почтовом ящике, когда мы возвращались из школы, а мать была на работе. Мы с братом и сестрой вскрывали конверт с ликованием, настолько безмерным, что даже теперь, когда я пишу эти слова, по моему телу словно пробегает дрожь.
Письмо! От нашего папы! Письмоотнашегопапы! Отнашегопапыотнашегопапыотнашегопапы!
Разумеется, нам следовало быть умнее. Мы все понимали, но невыносимо было позволить себе это понимать. На конверте были наши имена, но находящееся внутри письмо никогда не предназначалось для нас. Оно слегка отличалось от предыдущих, но всегда оставалось тем же – гадкой и вульгарной бранью в адрес нашей мамы. Какая она шлюха и паразитка, живущая на пособие. Что ему следовало еще тогда, давным-давно, заставить ее сделать подпольный аборт. Какая она ужасная мать. Как он выждет удобного момента и заберет меня, брата и сестру, чтобы отомстить ей. Тогда она больше никогда не увидит своих детей и заплатит за все сполна. Интересно, как ей это понравится?
Мысль о том, что отец украдет меня, пугала больше всего на свете. Меня преследовал страх быть украденной. Я внутренне готовилась к этому, предаваясь изощренным фантазиям, как мы с братом и сестрой убежим и я любой ценой верну нас всех матери. Если потребуется, мы пойдем пешком, босые, через всю страну. Мы будем ориентироваться по руслам рек и прятаться в придорожных канавах. Мы будем питаться крадеными в садах яблоками и носить оставленную для просушки одежду.
Но наш отец так и не забрал нас. У него даже намерения такого не было. Я осознала это, когда мне было двадцать семь лет. «Я никогда не была ему нужна!» – подумала я с такой отчетливостью, удивлением и скорбью, что тут же разрыдалась.
Станет ли отец твоего малыша когда-нибудь настоящим отцом, Ой-Мама?
Мы не знаем. Это письмо еще не вскрыто. Внутри может быть что угодно. Люди меняются, порой совершая страшные ошибки, а потом исправляя их. Мужчины, которые отстраняются от семьи, когда их дети совсем малы, порой становятся замечательными отцами. Другие же со временем отдаляются еще больше. Что бы ни случилось, ты поступишь в интересах своего ребенка, если будешь отделять собственные эмоции к отцу ребенка от своих решений и действий, затрагивающих его отношения с папой. Твое поведение и слова глубоко повлияют на жизнь ребенка – и на его отношение к отцу, и на формирование собственной личности.
Моя мать ни разу не сказала дурного слова об отце ни мне, ни брату с сестрой. Она имела полное право ненавидеть его, восстановить нас против него, но не делала этого. И ведь не то чтобы она лгала нам о нем. Мы часто и честно говорили о жестокостях, которые наблюдали и пережили сами. Мать не демонизировала отца, считая его человеком хоть и сложным, не лишенным изъянов, но способным на исправление. И это означало, что, вопреки всему, она подпитывала во мне возможность любить отца, этого отсутствующего мужчину, который был половиной меня. Будучи маленькой девочкой, я спрашивала мать, что заставило ее влюбиться в папу. Она всегда находила, чтó мне рассказать, даже если это шло вразрез с действительностью. Когда я подросла, мы порой ссорились из-за ее нежелания говорить об отце плохо. Она отвечала, что благодарна ему, потому что иначе у нее не было бы нас – брата, сестры и меня. Прошли годы. Я повзрослела, а мать неизлечимо заболела. Как-то раз она погладила меня по голове и сказала, что, если я захочу восстановить связь с отцом, это нормально; что я всегда должна быть открыта для возможности прощения, примирения и перемен. Поступить так – не значит предать ее; напротив, это знак того, что я стала той женщиной, которую она старалась воспитать.