— Потому что она — из Равенвудов.
Смысл послания был ясен. Классная, но и думать о ней не смейте. Она больше не была вариантом. Но это не мешало им на нее пялиться, и они пялились. Взгляды всех в коридоре были прикованы к ней словно к оленю, взятому на прицел.
Но она просто шла себе дальше по коридору, и побрякушки на шее позвякивали в такт ее шагов.
Минутой позже я стоял на пороге кабинета английского. И она была там. Лена Дюкейн. Новенькая, которую так будут называть и спустя пятьдесят лет, если перестанут называть племянницей Старика Равенвуда, протягивала розовую карточку миссис Инглиш, которая сощурилась, чтобы прочесть ее.
- В моем расписании что-то напутали, и у меня нет английского, — говорила она, — зато два часа истории США, а этот предмет я изучала в прежней школе, — в ее голосе звучало огорчение, а я пытался не улыбаться. У нее никогда не было истории США, по крайней мере, в таком виде, в каком ее преподает мистер Ли.
— Разумеется. Ты можешь сесть на любое свободное место, — миссис Инглиш протянула ей экземпляр «Убить пересмешника». Книга выглядела так, будто ее никто никогда не читал, и возможно так оно и было, с тех пор как по ней был снят фильм.
Новенькая подняла голову и поймала мой взгляд. Я отвернулся, но было поздно. Я старался не улыбаться, но только смутился и еще шире улыбнулся. Казалось, она не заметила.
— Спасибо, у меня есть эта книга, — она вынула свой экземпляр в твердой обложке с нарисованным на ней деревом. Книга выглядела старой и потрепанной, как если бы ее не раз читали.
— Эта книга — одна из моих любимых, — она просто произнесла это, как само собой разумеющееся.
В спину мне словно врезался таран, и Эмили вломилась в класс, словно я и не стоял на ее пути — это был ее способ здороваться, предполагалось, что я последую за ней в конец класса, где сидели все наши друзья.
Новенькая села на свободное место в первом ряду, на Запретной территории прямо напротив стола миссис Инглиш. Это был неверный шаг. Каждый знал, что там сидеть не следует. У миссис Инглиш был один искусственный глаз и очень плохой слух, — что не мудрено, если ваша семья владеет единственным стрельбищем в округе, — и если вы не садились прямо напротив ее стола, то она не видела вас и не вызывала. Лене предстояло отвечать на вопросы за весь класс.
Эмили с загадочным лицом свернула со своего пути, чтобы пройти мимо места, где сидела новенькая, и пнула ее сумку так, что все книги разлетелись по проходу.
— Ой, — Эмили наклонилась, поднимая затертую тетрадку на пружинах с надорванной обложкой. Она держала ее, словно дохлую мышь. — Лена Дюкейн. Так тебя зовут? А я думала, твоя фамилия Равенвуд.
Лена медленно подняла голову:
— Верни мою тетрадь.
Эмили листала страницы, будто не слыша ее:
— Это твой дневник? Ты писательница? Это так здорово.
Лена протянула руку:
— Отдай, пожалуйста.
Эмили захлопнула тетрадь и отвела руку подальше от Лены:
— Можно я только на минутку возьму ее? С удовольствием прочту, о чем ты пишешь.
— Верни мне мою тетрадь. Прямо сейчас. Пожалуйста, — Лена встала с места.
Становилось интересно. Племянница Равенвуда сама копала себе яму, из которой она не сможет выбраться — у Эмили была исключительная память.
- Сначала читать научись, — я забрал у Эмили тетрадь и протянул Лене. Затем сел рядом с ней за парту на Запретной территории. Под «всевидящее око». Эмили смотрела на меня, не веря своим глазам. Не знаю, зачем я это сделал. Я и сам был поражен не меньше нее. Никогда в жизни я не сидел на первом ряду. Звонок прозвенел прежде, чем Эмили успела что-то сказать. Но это не имело значения. Я знал, что позже поплачусь за это. Лена открыла свою книгу, не обращая внимания на нас обоих.
— Мы можем начать, класс? — спросила Миссис Инглиш.
Эмили скользнула на свое место в конце класса достаточно далеко от первой парты, чтобы ей не пришлось отвечать ни на какие вопросы ни сегодня, ни завтра, ни весь учебный год, и достаточно далеко от племянницы Равенвуда. А теперь еще и далеко от меня. И даже если мне придется в течение пятидесяти минут анализировать взаимоотношения Джема и Скаут, не зная содержания главы, это все равно было похоже на своего рода освобождение.
Когда прозвенел звонок, я повернулся к Лене. Не знаю, что я собирался ей сказать. Может быть я ожидал, что она поблагодарит меня. Но она молчала, засовывая книги в сумку.
156. На тыльной стороне ее ладони было написано не слово, а число.
Лена Дюкейн больше не заговорила со мной ни в тот день, ни в последующие дни этой недели. Но это не мешало мне продолжать думать о ней или видеть ее практически везде, куда бы я ни посмотрел. Дело было, собственно, не в ней самой. Не в том, как она выглядела, а она была хорошенькой, несмотря на то, что носила всегда неправильную одежду и поношенные кеды. Не в том, что она говорила в классе, а говорила она всегда то, что другим-то и в голову не могло прийти, а если бы и пришло, они бы не осмелились произнести это вслух. И не в том, что она отличалась от всех девушек в Джексоне. Это-то как раз было очевидно.