Лена посмотрела на меня как на идиота, как на Эрла Питти на алгебре — уже во второй раз.
— Может, ты просто не можешь подобным вещам приказывать, что и когда им делать.
Она встала и отряхнулась.
— Мне пора.
Она замолчала, взглянув на меня.
— Знаешь, ты совсем не такой, как я ожидала.
Она повернулась и пошла на выход из сада, пробираясь между лимонными деревьями.
— Стой! — крикнул я ей, но она продолжала идти. Я попытался догнать ее, но спотыкался о корни деревьев. Возле последнего лимонного дерева она остановилась.
— Не делай этого.
— Не делать чего?
Она даже не посмотрела на меня.
— Просто оставь меня в покое, пока все еще более-менее в порядке.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Серьезно. Но я очень стараюсь прямо сейчас.
— Забудь.
— Ты думаешь, что ты единственный человек с проблемами?
— Нет. Но я вроде как эксперт в этой области, — она опять повернулась к выходу.
Я заколебался, но все равно положил ей руку на плечо. Оно было теплым в лучах закатного солнца. Я даже чувствовал косточку под ее рубашкой, в этот момент она казалась такой хрупкой, как в тех снах. И это было странно, потому что когда она смотрела на меня, я каждый раз думал, что она выглядит невероятно сильной. Наверное, дело было в этих глазах.
Мы стояли так пару минут, пока, наконец, она не сдалась и не повернулась ко мне. Я снова принялся убеждать.
— Слушай, здесь что-то происходит. Сны, музыка, запах, а теперь еще и этот медальон. Похоже, что мы просто должны быть друзьями.
— Ты сейчас сказал «запах»? — она ужаснулась. — В одном предложении с друзьями?
— Вообще-то, по-моему, это было другое предложение.
Она уставилась на мою руку, и я убрал ее с ее плеча. Но я не мог отпустить ее. Я посмотрел ей в глаза, наверное, впервые я действительно заглянул в них. Казалось, зеленая бездна распростерлась так глубоко, что мне никогда не добраться до дна, даже за всю мою жизнь. Интересно, о чем это говорило с точки зрения теории Аммы о том, что глаза — зеркало души?
Слишком поздно, Лена. Ты уже мой друг.
Я не могу им быть.
Мы связаны всем этим, мы вместе.
Пожалуйста, ты должен мне верить. Это не так.
Она отвела глаза, прислонившись спиной к лимонному дереву. Она выглядела несчастной.
— Я знаю, что ты не такой, как остальные. Но кое-что обо мне ты принять не сможешь. Я не знаю, почему мы связаны таким образом. Я тоже не понимаю, почему мы видим одинаковые сны.
— Но я хочу знать, что происходит…
— Через пять месяцев мне будет шестнадцать лет, — она выставила руку, на которой черными чернилами было выведено число 151. — Сто пятьдесят один день.
Ее день рождения. Изменяющаяся цифра на ее руке. Она вела обратный отсчет дней до ее дня рождения.
— Ты не знаешь, что это означает для меня, Итан. Ты ничего не знаешь. После этого, возможно, меня здесь не будет.
— Но сейчас ты здесь.
Она посмотрела куда-то за мою спину, на Равенвуд. Когда она, наконец, заговорила, на меня она не смотрела.
— Тебе нравится тот поэт, Буковский?
— Да, — ответил я, сбитый с толку.
— Не пытайся.
— Я не понимаю.
— Это то, что написано на могиле Буковского.
И она ушла, исчезнув в проеме каменной стены. Пять месяцев. Я не имел ни малейшего понятия, о чем она говорила, но охватившее меня чувство было знакомо.
Паника.
Пока я нашел проход в стене, она исчезла, словно ее никогда здесь и не было, оставив за собой лишь слабый шлейф аромата розмарина и лимона. Смешно, что чем больше она хотела убежать, тем настырнее я был в намерении следовать за ней.
«Не пытайся».
Совершенно уверен, что на моей могиле будет какая-нибудь другая эпитафия.
1. Джулеп — напиток из виски или бренди с водой, сахаром, льдом и мятой (прим. переводчика)
Глава 7 Двенадцатое сентября. Сестры
(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)
Кухонный стол был все еще накрыт, когда я вернулся домой. К счастью для меня, потому что Амма убила бы меня, если бы я пропустил обед. Я не учел того, что сарафанное радио активировалось в тот момент, когда я вышел с урока английского. Должно быть, не меньше половины города позвонило Амме к тому моменту, как я добрался до дома.
— Итан Уэйт? Это ты? Потому что если это ты, то у тебя крупные неприятности!
Я услышал знакомый грохочущий звук. Все было гораздо хуже, чем я думал. Я нырнул в дверной проем, ведущий на кухню. Амма стояла возле стола в ее дерюжном рабочем переднике, на котором было четырнадцать карманов для гвоздей, и на котором можно было держать до четырех электроприборов. В руках у нее был огромный китайский нож, а на столе лежала гора морковки, капусты и других овощей, которые я не смог определить. Блинчики с начинкой требовали куда более мелкой шинковки, чем любой другой рецепт в ее голубой пластиковой коробке. И, если она взялась за блинчики с начинкой, то дело было вовсе не в ее любви к китайской кухне, — она была в бешенстве.