Итан, остановись. Ты не знаешь, что делаешь.
Я опять услышал Лену у себя в голове.
Убери его!
Комната поплыла передо мной, и я почувствовал, как пальцы Лены переплелись с моими, словно она была здесь, рядом со мной….
Ничто не могло подготовить Женевьеву к зрелищу пылающего Гринбрайера. Языки пламени жадно лизали его стены, пожирая перила и крышу веранды. Солдаты тащили антиквариат и картины из дома, словно самые обычные воры. Где же все? Они прятались в лесу, как и она? Листья потрескивали. Она вдруг почувствовала кого-то позади себя, но до того, как успела обернуться, грязная рука зажала ей рот. Она вцепилась в запястье обеими руками, стараясь освободиться.
— Женевьева, это я, — рука расслабилась.
— Что ты здесь делаешь? С тобой все в порядке? — Женевьева обняла солдата, одетого в то, что осталось от некогда доблестного серого мундира армии Конфедерации.
— Да, милая, — сказал Итан, но она знала, что это ложь.
— Я думала, что тебя…
Женевьева получала в письмах Итана известия лишь о лучших днях последних двух лет, с тех пор, как он завербовался в армию, но она не получила ни единого письма с момента Битвы на Равнинах. Женевьева знала, что многие из тех солдат, которые пошли за генералом Ли в бой, навсегда остались лежать на полях Виржинии. Она смирилась с тем, что ей суждено умереть старой девой. Она была совершенно уверена в том, что потеряла своего Итана навсегда. Было просто непостижимо, что он не только жив, но и стоит рядом с ней, этой ночью.
— Где остальные из твоего полка?
— Последний раз, когда я их видел, они были неподалеку от Саммита.
— Что значит, последний раз, когда ты их видел? Они все погибли?
— Я не знаю. Когда я уходил, они были еще живы.
— Я не понимаю тебя.
— Я дезертировал, Женевьева. Я больше не мог ни дня сражаться за то, во что я не верю. Только не после того, что мне довелось увидеть. Большинство парней, бок о бок с которыми я сражался, даже не понимали, из-за чего вся эта война, они просто проливали кровь за хлопок.
Итан взял ее холодные руки в свои, грубые от мозолей.
— Я пойму, если ты не захочешь выйти за меня замуж теперь. У меня нет ни гроша, и чести теперь тоже нет.
— Меня не волнует, есть ли у тебя деньги, Итан Картер Уэйт. И ты все равно самый благородный человек из всех, кого мне доводилось знать. И мне не важно, что мой отец считает различия между нами непреодолимыми. Он ошибается. Теперь ты дома, и мы поженимся.
Женевьева прижалась к нему в страхе, что он снова может растаять в воздухе, как только она его отпустит. К реальности ее вернул запах. Отвратительный запах горящих лимонных деревьев, их сгорающих жизней.
— Нам надо идти к реке. Так поступила бы матушка. Она бы пошла на юг к дому тети Маргарет.
Но Итан не успел ответить. Кто-то шел. Ветки хрустели, словно кто-то пробирался через кустарник.
— Прячься за мной, — приказал Итан, толкнув Женевьеву за спину одной рукой и сжав винтовку в другой.
Кусты раздвинулись и на свет вышла Иви, кухарка Гринбрайеров. Она все еще была в ночной сорочке, черной от копоти. Она закричала, увидев мундир и будучи слишком испуганной, чтобы заметить, что он был серым, а не синим.
— Иви, с тобой все в порядке? — Женевьева бросилась вперед и поймала пожилую женщину, которая чуть не рухнула на землю.
— Мисс Женевьева, во имя всего святого, что вы здесь делаете?
— Я пыталась добраться до Гринбрайера. Предупредить вас.
— Слишком поздно, деточка, все плохое уже случилось. Эти синие коршуны выломали двери и зашли в дом, словно он был их собственным. Они сразу присмотрели, что можно стащить, и начали все поджигать, — было очень трудно разобрать, что она говорила. Она была в истерике, и через каждые несколько минут заходилась приступом кашля, задыхаясь от дыма и от слез.
— В жизни своей не видела таких дьяволов. Сжечь дом с женщинами внутри! Каждому из них придется ответить Господу Всемогущему на Страшном Суде, — голос Иви дрогнул.
Через мгновение сказанное ею дошло до слушателей.
— Что ты хочешь сказать — сожгли дом с женщинами?
— Мне очень жаль, дитя.