«О да, — подумала Сью Кэрол, — иногда существовать легче, чем жить». Сожаления можно задавить лишним весом, тоску заглушить мыльной оперой. Можно прочитать все непрочитанные книжки или просто ничего не делать. «Считать цветочки на стене — вот занятие по мне», — вспомнила Сью Кэрол строчку из любимой маминой песни; мама пела ее, когда дочь была маленькой. Явственно представив образы своей спальни — кроватку с пышным покрывалом, многочисленных Барби, школьные значки, приколотые на пробковую доску, — Сью Кэрол поняла, что не хочет возвращаться домой. Если маме так нравится, она может сколько угодно сохранять этот музей, но Сью Кэрол не должна становиться его экспонатом, восковой фигурой своего бывшего «я».
Она любит родителей, но не настолько, чтобы жить с ними бок о бок. Достаточно того, что ради них она жертвует праздниками. По правде сказать, она чувствует себя досрочно освобожденным преступником (вынужденным время от времени отмечаться в полиции), когда ей приходится приезжать в маленький, отделанный винилом дом в колониальном стиле и забиваться, как курица на насест, в крошечную спальню.
Виниловая отделка появилась, когда Сью Кэрол уже отбыла в Нью-Йорк. Предполагалось, что винил будет предохранять внешние стены и препятствовать облезанию краски, но Сью Кэрол это новшество не нравилось: ей казалось, что теперь ее дом выглядит фальшивым, как слишком сильно накрашенная женщина. К тому же винил не только не пропускал влагу снаружи, но и не выпускал ее изнутри, из-за чего в доме воцарилась сырость. Таким образом, родители Сью Кэрол сменили шило на мыло — шелушение наружной краски на плесень внутри дома. Каждый раз, приезжая в Бутчер-Холлоу, Сью Кэрол помогала маме протирать стены смесью отбеливателя и чистящих средств. Зловоние грибка и химикатов, используемых для борьбы с ним, казалось, совсем заглушило старый, родной запах дома, аромат булькающей на плите похлебки, подрумянивающегося в духовке печенья.
И как Сью Кэрол будет чувствовать себя, вернувшись домой после развода? Повиснув на поручне, она невольно, но чувствуя горечь разочарования, сделала уступку: а что если толстые женщины в ее родном городке рассуждали здраво? Ведь если хорошенько разобраться, то мужчины действительно «другие», прямо-таки существа с иной планеты, и все они знают только одно: что у них есть «длинная штука, а у нее — дырка, куда эту штуку можно сунуть». А как еще объяснить такой факт: президенты, политики, врачи, юристы, писатели, преподаватели — невежественные или образованные, прожив с женщиной несколько лет, в какой-то момент понимают, что она недостаточно молодая, недостаточно «новая» для них и что им надо пойти куда-то еще, вложить свои члены в какие-то другие отверстия. Только вот что они хотят испытать? Обновление или просто возбуждение? Или им просто нужно подтверждение своих мужских способностей? О да, порой у женщин, возможно, нет другого выбора, кроме как «откусить это».
Сью Кэрол чуть не расхохоталась в голос и едва не потеряла равновесие, но вовремя ухватилась за вертикальный столбик. Она вспомнила, как однажды, несколько лет назад, мама с Гретой пережили триумф, когда в новостях сообщили об одной молодой жене, которая действительно взяла и «откусила это». Но «хренов мужик», как выразились женщины, «вовремя обратился к врачу, и ему пришили это обратно. Он так и не успокоился — позировал для „Плейбоя“, имел еще кучу женщин».
— Ничем мужика не остановишь, — со смехом подытожила Грета, — если он хоть раз сходил налево.
И вот теперь Боб, любимый ею на протяжении пятнадцати лет муж, вступил в братство неверных. Что ж, Сью Кэрол не пойдет по стопам своей матери — ни прощения, ни печенья, ни злобных ток-шоу. Она — другая, даже если Боб такой, как все.
Она умная, талантливая, симпатичная, в чем нет никаких сомнений. Ей стоит только свистнуть, чтобы привлечь любого понравившегося мужчину; в сущности, они сами к ней липли, а она только их отталкивала. Сью Кэрол стройная, но с большим бюстом. В Кентукки о таких говорили: «фигуристая» или «с такой фигурой не пропадешь». К тому же Сью Кэрол поет. Если в своем актерском даровании она время от времени сомневалась, то голос не давал повода для сомнений. Она поет ничуть не хуже Долли и почти так же душевно, как Лоретта.[18] У нее настоящее колоратурное сопрано, и голос поможет ей выбраться из беды, как дюжину раз случалось в юности. Сопрано Сью Кэрол помогло ей удрать из «дома в колониальном стиле» и вообще из Кентукки. Во многом благодаря своим вокальным данным она вышла замуж за красивого, убийственно красивого актера, происходившего из семьи со «старыми деньгами». Правда, его вдовствующая мамаша (Сью Кэрол называла ее Женщиной-пауком) не давала сыну ни цента из этих денег, но все же они существовали неким фоном, внушали какую-то зыбкую надежду.