Казалось, Лисбет хорошо помнила выражение глаз Стива: они сияли любовью, но зрачки затуманивала какая-то тень — быть может, сожаления? Знал ли он в ту последнюю ночь, что уходит навсегда, что больше к ней не вернется? Был ли его уход спланирован заранее? Еще раз пристально вглядевшись в образ Стива, в его призрачное «я», Лисбет подумала: «Нет. Он не знал». Весь его облик свидетельствовал о полной невиновности. Какое счастье, что такие мгновения не исчезают бесследно, что эта секунда реальности, дававшая Лисбет утешение, все еще существует где-то в Солнечной системе.
Лисбет чувствовала, что явившийся ей во сне человек без лица — Стивен Войку, но не была до конца в этом уверена. Сосредоточиваясь на том, чтобы вызвать образ этого человека, она будто вновь увидела его взгляд, его глаза. Они были точь-в-точь, как глаза… Так, может, это предзнаменование? Знак, что он еще вернется? Что он и вправду тем или иным образом присутствует в ее постели?
Невозможно «отменить» ночи любви — они были и останутся навсегда. Лисбет подошла к арке, возле которой Стивен впервые прижал ее к себе, поцеловал ее, и дотронулась до стены.
Она стояла — обнаженная, худая, с торчащими ребрами и ключицами. Ее волосы, прекрасные и светлые, почти такие же белые, как у Стивена Войку, струились по плечам и спине. Лисбет даже казалось, что она одета волосами, подобно ее любимым героиням из старых сказок и легенд, леди Годиве или Рапунцель. О да… «Рапунцель, Рапунцель, проснись, спусти свои косоньки вниз».
Ветер пробирался сквозь щелястое окно старого эркера. Дрожа, Лисбет торопливо надела трусики и джемпер. Принимать душ было уже некогда, да и слишком холодно. Она взяла флакон туалетной воды и хорошенько побрызгала под мышками. Придется этим ограничиться, к тому же перед сном она ополоснулась в душе.
Лисбет поспешила в крошечную старомодную ванную, облицованную уложенными в шахматном порядке плитками черного и белого кафеля (никаких «новаций», иначе «Фейлер и Фейлер» поднимут квартплату), и сделала быстрый, но профессиональный макияж. Порой Лисбет сама удивлялась, каких результатов можно достичь при помощи нескольких простых вещей: губной помады, румян и карандаша для бровей. У нее было хорошо «вылепленное» лицо — слишком хорошо. Лисбет каждый раз прямо диву давалась, насколько без краски ее лицо напоминает череп, выпуклый белый лоб, туго обтянутые кожей скулы, полное отсутствие румянца — нигде ни кровинки, даже губы бледные-бледные. Абсолютная белизна, под глазами слегка тронутая серым. И вот этот карандашный рисунок Лисбет каждый день оживляла, превращая в разноцветную пастель. Как модели, ей случалось работать с лучшими визажистами, лучшими художниками-гримерами в этом бизнесе — с настоящимихудожниками. У них Лисбет выучилась проводить контуры, смешивать тона, скрывать недостатки, подчеркивать достоинства. Несколько мгновений — и в зеркале шедевр: ее лицо. Она знала, что теперь действительно соответствует тому эпитету, которым ее все и всегда награждали: красивая.
Она надела свою любимую юбку — длинную серую юбку из кашемира с лейблом французского дизайнера, но приобретенную в благотворительном магазине (вещи в нем стоили дешевле, а выручка перечислялась в фонд по борьбе с артритом). Юбка прекрасно сочеталась с джемпером.
Лисбет собрала подарки и уложила их в пакет из магазина, чье название одновременно веселило и раздражало ее: «Для душа и для души». Затем она надела серую шубку из искусственного меха, кашемировую шапочку подходящего оттенка, взяла перчатки и проскользнула в сапожки. Сапожки были красивые, из серой лайки, гладкие, как масло. Она побоялась, что может их испортить, если опять пойдет снег… Но ей слишком нравились эти сапожки: обладавшие вполне ощутимым весом, они легонько подталкивали ее вперед, придавая ее походке б о льшую уверенность и в то же время слегка притягивая к земле.
Лисбет сунула документы, свидетельствующие о том, что ее доходы совсем не велики, в сумочку внушительных размеров (там лежали косметика, ключи и кошелек). Стоило ей выйти из квартиры, как в холле сразу же возник Ферди Фейлер, словно бы поджидавший ее появления. Неужели он подслушивал, как она собирается? С невнятным бормотанием Ферди втиснулся в лифт, рассчитанный на двоих. Теперь его тело было совсем близко, не отделенное от девушки даже стеной.
— Я, пожалуй, спущусь по лестнице, — пролепетала Лисбет, уступая узкий лифт без боя.
Толстяк почти касался боками панелей красного дерева. Он опять что-то пробормотал, все еще не нажимая на кнопку. Лисбет бегом стала спускаться по лестнице, представляя себе, что, возможно, Ферди Фейлер так и будет торчать в лифте, точно сосиска в тесте, ожидая ее возвращения.
Он показался ей даже толще, чем в прошлую их встречу, и она подумала, что если он будет набирать вес такими темпами, то раздуется до невозможности и в конце концов превратится в одного из этих жирных типов, которые застревают в своих берлогах, и их приходится вырезать оттуда автогеном для оказания медицинской помощи. Лисбет передернуло. Нет, нужно спешить в главное почтовое отделение на станции «Пенсильвания» (оно единственное работает двадцать четыре часа в сутки, без выходных), чтобы вовремя отправить документы и не навлечь на «2 А» еще большую опасность. Было бы нелепо потерять квартиру из-за технического сбоя. Лисбет должна была ответить в течение шестидесяти дней, и шестидесятый день наступал как раз завтра. Ох, ну почему надо вечно все откладывать на потом? И ведь так всю жизнь: Лисбет вскакивала в поезд за минуту до отправления, оплачивала счета в последний момент, заполняла декларацию о доходах в полночь, приходила лечить зуб, когда его оставалось только вырвать, делала чистку лица, когда отмершие клетки уже почти превращались в чешуйки… Поистине, Лисбет Макензи всегда решала свои проблемы или обращалась за помощью в их решении… в последний момент.
Выйдя на Семнадцатую улицу, она заметила, что «ее» дерево качается на ветру. Клен очень сильно наклонялся вперед, и Лисбет испугалась, как бы он не рухнул… Может быть, чем нестись на почту сегодня, лучше завтра встать с утра пораньше и поехать в Куинс? Но вдруг начнется очередная метель? Нет уж, лучшеотправить треклятые документы сегодня. Бывает, люди лишаются квартир, не успев вовремя послать нужные письма. Это несправедливо, но это факт. О таком случае даже писали в «Нью-Йорк таймс».
К тому же Лисбет отнюдь не была уверена, что для решения проблемы у нее есть еще и следующий день. Как, интересно, в этой конторе считают дни? Рабочие или календарные? Задержка на один день может стоить ей квартиры… Лучше не рисковать. «Отправь документы сегодня и спи спокойно, — подсказывал внутренний голос. — На вечеринку ты и так успеешь».
Лисбет направилась в сторону метро «Четырнадцатая улица», сердясь на себя за то, что не вышла раньше: теперь ей придется сделать крюк, сначала поехав в противоположную от Джесси сторону. Одинокая снежинка приземлилась ей на нос и растаяла.
Лисбет видела, как опускается снежинка — большая, прозрачная, кружевная. Эта единственная снежинка словно бы стала сигналом к перемене освещения: краски вечернего неба сгустились, из серого оно стало бордовым, затем опаловым, потом бледно-лиловым, словно задник для спектакля под названием «Снегопад». Лисбет не могла не вспомнить: когда Стивен уходил, тоже шел снег. Стив сказал, что ему просто надо съездить домой за книгами, за важными бумагами, за одеждой, чтобы иметь возможность вернуться к ней, к Лисбет, в ее квартиру, к подушкам и перинам, к пламени, колыхавшемуся в мраморном камине, — вернуться насовсем и никогда больше не покидать ее… в истинном значении этого слова.
Конечно же, он не вернулся. Не позвонил. А это и не требовалось: Лисбет сама все поняла. Она знала, что его не сбило такси и что у него не было сердечного приступа. Просто он попытался объясниться с женой, и ее печаль остановила его. Его словно парализовало, и он так и застрял, не в силах выбрать между той, которую некогда любил и на которой был женат, и той, что ждала его. Лисбет все поняла. Она могла чувствовать его любовь, как чувствовала теперь порывы ветра. Стиву не нужно ничего объяснять, они оба все понимают.