— Долго еще? — спросил офицер.
— Таким шагом — три-четыре часа.
Окоченевшими пальцами офицер пытался достать часы.
— Черт… — пробормотал он, — скорей бы добраться.
Они проехали несколько миль, и никто не произнес ни слова. Путешествие это, казалось, будет тянуться не три-четыре часа, а три-четыре недели. Офицер, бывший фермер с севера, только и мечтал о той минуте, когда дорога кончится, и, возможно, утешал себя соблазнительными мыслями о жарком огне и вкусном обеде, которые растопят застывшую в его жилах кровь. Тому мысль о Раштон Грейнже причиняла лишь новые страдания. Зачем ему спешить туда? Он представлял себе, как его отец, сидя в кресле-каталке, будет коситься на него исподлобья, как Эмма, бледная и натянуто вежливая, будет соображать, какую пользу все это может принести ей и ее сыну Яну, а на красивом, но пустом и глупом лице Клайва Эльтона, который заранее подготовил их к неприятным известиям, появится напряженное выражение. Том ясно видел, как все они тесной группой расположились в большой гостиной с ярко горящими лампами и весело пылающим камином, неподвижные и скучные, как восковые фигуры. Но он не мог представить себе Линду среди них. Он никак не мог мысленно увидеть ее там, и ужасное предчувствие охватило его: ее совсем там не будет, он проделает весь этот путь только для того, чтобы узнать, что она ухала. Он хотел, чтобы она была там, он хотел, чтобы она не дала ему погрузиться в глубины безнадежности и отвращения. Он не знал еще, что будет делать, но два решения уже успел принять: во-первых, он должен использовать суд, чтобы трезво и спокойно известить весь мир о происходящем, и, во-вторых, — это было тесно связано с первым, — что бы он ни сделал и ни сказал, он будет стремиться не порывать с женой и семьей, со своим окружением и родиной. Они были нераздельно связаны с его жизнью, и, когда этому безумию придет конец, родятся новые понятия, новые отношения и новые истины. Должна произойти перемена, перемена в человеческих отношениях, должно возродиться взаимопонимание между людьми. Зулусы не сумели поверить в это. В течение многих поколений рабства они верили в величие и искренность своих белых друзей. Но одни друзья умерли, другие обманули их, и наконец они отказались от веры в медленное, но верное установление справедливости в каком-то едином человеческом коллективе. Для них существовало два коллектива — Черный Дом и Белый Дом. И чего бы Черному Дому ни удалось добиться, всем этим он будет обязан только себе самому, своей готовности к переменам, но в то же время и умению сохранять свою самобытность, своей способности ненавидеть, способности действовать быстро и решительно. Вот в чем он расходился со своими родичами, вот что он будет терпеливо внушать им, чтобы хоть кто-нибудь из них свернул с ложного пути. Атер Хемп назвал его «белым кафром». Буры называли таких людей «каффербоети» — младшими братьями кафров. Более мягкими ругательствами были слова «негрофил» и «филантроп». Все эти слова считались оскорбительными, но такое оскорбление легко перенести, ибо по сути оно есть признание твоей человечности и твоего благородства. Но эти слова таили в себе и другой, убийственный смысл: они означали, что белые сделали роковой шаг и тоже смотрят на будущее, как на беспощадную войну со своими рабами, войну до полного уничтожения одной стороны. Это путь отчаяния и бесчестья, подумал Том. Он видел, что произошло с воинами квиджебени, с Умтакати и Мбазо. Вот куда ведет путь насилия и неважно в конечном счете, какая сторона одержала верх и какая растерзана в клочья.
Линда не разделяла с ним всех этих мук, она будет смотреть на вещи совсем по-другому и не поймет его. Она всегда мысленно возвращалась к другому кровопролитию, к Холькранцу, где убили ее отца. Он должен помнить об этом, набраться терпения и надеяться на огромную силу ее любви. Она летела на крыльях любви и ненависти, и до тех пор, пока она не почувствует себя в полной безопасности, как было в первые дни их короткого медового месяца, ее любовь будет исступленна и ущербна, а ненависть несправедлива.
Подул порывистый юго-западный ветер. Временами наступало затишье. Сквозь небольшие просветы в длинных веерообразных облаках то и дело пробивался луч солнца, освещая нагорье. Но воздух был ледяной, а далекое мерцанье в дневном небе казалось перевернутым миражом и создавало иллюзию солнца и тепла. Трое всадников не сводили глаз со степи, и лишь больной малярией полицейский ничего не замечал и ехал, закрыв глаза и свесив голову на грудь. Неожиданно Том повернулся к офицеру конвоя.