Уж тем более не тогда, когда я вспоминала судьбу Вирджинии Вульф и как она живет в каждом из нас. Как нам порой хочется набить карманы камнями, а потом просто взять и исчезнуть в озере.
Дом обводит меня взглядом. Улыбка зависает на его лице, как полумесяц, грустная и несовершенная.
– Сегодня я потерял пациентку. Ей было девять, – последнее слово едва слышно, так как голос Дома ломается. Я чувствую себя так, словно мое сердце раздувается до чудовищных размеров, а затем лопается прямо в груди. Хватаю Доминика за руку и оттаскиваю от кассира, от его жалкого пакета с чипсами и подальше от магазина. Прочь от этого места со скучным освещением и непонятно чем заляпанным линолеумом.
– Пойдем со мной.
– Кто теперь убийца с топором? – устало спрашивает он, но не сопротивляется. При всей крепости и мускулистости его рука в моей сейчас вялая и холодная. Он идет за мной.
– Пойдем накормлю тебя чем-нибудь другим, но не чипсами, а потом расскажешь мне о своей смене, хочу услышать от тебя все.
Я замираю на мгновение, а потом добавляю:
– А потом я убью тебя. Не волнуйся, я подброшу твое тело в какое-нибудь необычное место.
Он слабо смеется, потому что должен, но он все равно смеется, а это именно то, к чему я стремилась.
Сажаю его в свой «Шевроле», откручиваю бензонасос и начинаю движение. Делим с ним упаковку Oreo, и после этого я завожу легкий разговор. В каком колледже он учился? (Окончил он Северо-восточный университет для получения высшего образования, а Бостонский колледж – для получения диплома медработника.) Какой у него любимый цвет? (Пурпурный.) Если бы ему выпала возможность встречаться с одной любой знаменитостью, кто бы это был? (Возможно, с Кендалл Дженнер, хотя он допускает, что может переключиться на Зендею.)
На все мои вопросы Доминик отвечает подавленным голосом. Везу нас в Wendy’s, где покупаю ему бургер «Беконатор» с гарниром в виде картофеля фри, замороженный молочный десерт «Фрости» и соус чили. Так и быть, чили на самом деле для того, чтобы я смогла съесть крекеры, которые к нему прилагаются. Паркуюсь на прилегающей к заведению стоянке, достаю нашу еду и затем прислоняюсь к капоту машины. Дом присоединяется к трапезе. Передаю ему еду.
– Как долго она пробыла у вас? – спрашиваю я его.
Он прекрасно понимает, о ком я говорю. О той девятилетней девочке. Дом опускает голову и качает ею. Я не вижу его лица, но чувствую, что он плачет.
– Три месяца. Это было ужасно, Линн. Ей уже ничем было не помочь. Нечем было поддержать ее. А она была такой храброй. Такой энергичной, смелой, участливой во всем. Она пыталась бороться изо всех сил. Ты бы ее видела.
– Ох, Дом. – Меня несколько удивляет, насколько до глубины души мне жаль их обоих, хотя они оба для меня чужие люди. – Чертовски тебе сожалею. Пожалуйста, поешь. Продолжай, но и перекусывать не забывай.
Дом нерешительно надкусывает картошку фри, только чтобы успокоить меня. Его тусклые глаза буквально загораются, когда соленая картошка ударяет по его вкусовым рецепторам. Он берет еще две штучки и отправляет их в рот. Кажется, он постепенно поддается собственному голоду, а это хороший знак. Мне было бы очень неприятно узнать, что Дом, как и я, забывает поесть. Хотя представить себе это довольно сложно, судя по тому, каким здоровым и подтянутым он выглядит.
– Это было… она?.. – не знаю, как сформулировать вопрос. К счастью, Дом сразу понял, что я хочу спросить. Он отпивает чуть-чуть коктейля и передает его мне. Кладу соломинку в рот и пью, словно это в порядке вещей между нами. Как будто делиться секретами, напитками и слюной с красивыми мужчинами – для меня нечто обыденное.
– Нет. На самом деле она ничего не чувствовала. Она находилась в медикаментозной коме. Части ее организма одна за другой начали отключаться во второй половине дня. Худшая смена в моей жизни. Это как наблюдать за сжиганием церкви, где обваливается обломок за обломком, смотреть, как огонь поглощает все – Библии, скамьи, Иисуса на кресте.
Закрыв глаза, я представляю это. Холодок пробегает у меня по спине. И вовсе не надо быть верующим, чтобы почувствовать приступ тошноты.
Прислонившись спиной к капоту моей машины, Дом берет свой бургер и откусывает огромный кусок. Я поглаживаю его руку, понимая, что слова сейчас излишни.
Он отгрызает еще один кусок своего бургера. Его челюсть резко дергается при каждом укусе.
– И все, о чем я думал, пока наблюдал за этой битвой с болезнью, было то, что… в этом мире столько грязи, понимаешь? Вот прямо сейчас, в сию же секунду какой-нибудь бульварный обозреватель строчит мерзкую статью о той или иной поп-звезде просто потому, что он может себе это позволить. Потому что, видишь ли, в наше время круто – ненавидеть знаменитостей. Или, допустим, какой-нибудь политик замышляет погубить своего коллегу, который стоит у него на пути к президентству. Или девушка рыдает в подушку, потому что не может потратиться на сраную сумочку от Гуччи. А ведь в это время гибнут люди, которые готовы прожить без всяких там сумочек и высоких постов. Я в курсе, что не принято сводить проблемы других людей на нет, но, черт возьми, мне кажется, что в некоторых случаях лучше как раз так и поступить. Понимаешь? О да, оказаться в роли афганского беженца, пытающегося избежать ужасной участи, – это проблема куда посерьезнее, чем если бы тебя не пригласил на бал твой любимый. А я устал делать вид, что у всех беды одинаково равны, хотя это, черт возьми, неправда!