Равенство проблем. У Дома их в жизни хоть отбавляй. Теперь я понимаю, почему он одновременно ходит и в хор, и в книжный клуб, и занимается кроссфитом, и ходит в кино по два раза на неделе. Он лучше других знает, насколько хрупка человеческая жизнь.
– Никогда не жди, что жизнь будет к тебе справедлива. Всегда окажешься в проигрыше. То, чем ты занимаешься, – это потрясающе. И то, как ты помогаешь этим детям… не представляю, как можно себя такому подвергать. Но я безумно рада, что в этом мире существуют такие люди, как ты, Дом, – говорю я.
Он расправляется с бургером еще за три укуса и только потом запивает его молочным коктейлем. Его лицо наконец обрело естественный цвет. Он все еще выглядит грустным, но уже не таким болезненным.
– Все верно, но у меня не было выбора. – На лице его видится безысходность.
– Это ты сейчас о чем?
Он берет упаковки от еды и выбрасывает их в ближайший мусорный бак. Это дает мне время полюбоваться его телом в медицинском костюме. Я знаю, что сейчас не время о таком думать. Но в голове невольно просыпается желание узнать, что же скрывается под его униформой. Затем он снова расположился рядом со мной, приготовившись рассказать свою историю.
– Когда мне было пять лет, мне диагностировали острый лимфобластный лейкоз. Самый распространенный рак крови среди детей.
Этими словами меня будто ударили в живот. Я даже немного сгорбилась. У Доминика, красивого, большого, высокого и крепкого Доминика, была лейкемия? Как такое возможно?
– Мне жаль, – почти неслышно говорю я. А точнее, застенчиво. Что еще можно сказать в такой ситуации?
Он кивает.
– Все проходило, как по инструкции. История со счастливым концом, как несложно догадаться. Мне сразу же назначили химиотерапию. Ввели анестезию. Через четыре недели у меня началась ремиссия. Однако мы не могли избавиться от болезни в течение нескольких лет. Это был целый процесс. Промежуточное лечение, обследования, ожидание результатов каждый раз. Бессонные ночи. Слышал, как родители плакали в своей комнате, пока думали, что я сплю. Понимал, что мой младший брат сидит там и ждет, когда кто-нибудь бросит ему хоть крошку внимания, потому что все были слишком заняты заботой обо мне. Это было похоже на… слов не подобрать, чтобы описать, каково это.
– Могу представить. Ни один ребенок не должен проходить через это. – Моя рука снова касается его, и я понимаю, что такие жесты, уже набившие всем оскомину, существуют, просто потому что они правдивы. Ни один ребенок не должен проходить через это.
– Больше всего мне запомнились медсестры. Доктора. Люди, окружавшие меня, – продолжает Дом, – я чувствовал, что им действительно не все равно. Они звонили маме после работы, чтобы узнать, как мое самочувствие. Они дарили мне подарки, рассказывали истории и играли со мной. И те несколько человек из персонала, которые не были столь милыми, тоже были замечательными. Поэтому я для себя довольно рано решил, что хочу стать фельдшером. Хотел изменить мир к лучшему. Хотел, чтобы следующий Дом знал, что я всегда его прикрою. Вот почему я выбрал работу в отделении онкологии.
Мы еще немного поговорили о его детстве: о том, как оно было омрачено частыми напоминаниями о неизбежности его смерти. О том, как его младшего брата отдавали на попечение бабушке и дедушке, иногда на целые недели. Дом до сих пор испытывает чувство вины за то, через что он заставил пройти свою семью. Затем Дом делает глубокий вдох и говорит:
– А вас-то что привело в 7-Eleven в два часа ночи, миледи? Полагаю, ваша ночь была такой же паршивой, как и у меня.
– Уже не настолько, – тихонько усмехнулась я.