— Все же предполагаю, что они оба вернутся к обеду. Воскресное жаркое и всякие гарниры? Ха! Как бы ни так. Вот что я тебе скажу, сегодня поездка к «Джолли Лок Кипер», и там можно съесть все за десять фунтов, моя девочка. Те дни, когда я была рабыней говядины и Йоркширского пудинга, ушли вместе с твоим папой, позволь мне сказать тебе, — Сильвия распустила рыжие волосы Донны за ушами и легким щелчком смахнула челку. — Тебе оставили записку прошлым вечером, я нашла ее, когда меня разбудил твой дедушка, заявившийся после того, как вы его подбросили на такси. Я не читала, но она от тех мальчиков Карнес, о которых говорил Доктор.
Донна хотела спросить, откуда она знала, от кого была записка, если она ее не читала; но это вело к затруднительному положению с записками от парикмахеров, когда Донне было двенадцать, и до писем от Мартина Харта, когда Донне было пятнадцать, и к тому, кто какие из них открыл, когда они были адресованы другому. Так что она молчала.
Еще у Донны были угрызения совести за ростбиф и Йоркширские пудинги, воскрешенные в памяти ее мамой, поданные под фантастическим соусом. Гравировкой с папой. Дедушка и Нанна приехали на день, болтают о расписании электричек, клубе коллекционеров машин и долгих прогулках в Большой Виндзорский парк. Внезапно ей захотелось, чтобы ей снова было десять лет.
И она хотела плакать.
— Мам?
— Что?
— Я скучаю по папе.
И Сильвия обняла свою дочь так, как не делала этого очень долгое время. Затем отстранилась, как будто вспомнила, что начальная установка Сильвии Ноубл — быть брюзгливой и непреклонной, а не чувствительной и теплой. Особенно с ее своенравной дочерью.
Но этого момента было достаточно, чтобы сделать Донну счастливой. Потому что это был настоящий интуитивный жест.
— Ты не могла бы позвать своего дедушку, пожалуйста, узнать, когда он вернется и присоединится ли к нам в пабе твой Доктор.
— А Нетти?
(У, очень плохо).
— Если мы должны.
Желая сменить настроение, Донна открыла парадную дверь, чтобы проверить погоду.
— Мам, а почему ты сказала, что дедушка ушел на надел?
— А что он еще делает? Он либо рядом с овощами, либо с Нетти. Когда это не одно и то же.
Донна бросила на нее взгляд, и у Сильвии хватило приличия извиниться.
— Прости. Так привыкла быть одной, что забыла, что я не должна говорить другим то, что говорю вслух сама себе.
— Мы побеспокоимся о тебе и Нетти потом. Дедушка взял машину. Которая ему для надела не нужна.
Сильвия нахмурилась.
— Он не сказал, что возьмет ее. Он сказал, он встретит Доктора.
— Так ты посчитала, что на наделе?
— Как и прошлым вечером, да.
Донна набирала своего дедушку на мобильном телефоне, но он был выключен. Этот глупый плутишка направился к Копернику, так? И он не взял ее с собой.
И в этот момент случился «выстрел, который был слышен по всему миру».
Донна помнила, что она была в своем халате, стоя возле приоткрытой двери, держа в руках записку от мальчиков Карнес (непрочитанную, по крайней мере, ей), уставившись на место, где должна была быть машина, а ее мать стояла прямо за ней. Рядом с телефонным справочником стояла чашка свежего чая. Через дорогу старый мистер Литтл выгуливал свою собаку. Маленькую черную и неопределенной породы, всегда пахнущую мокрым мехом. Слева, видимый боковым зрением, был припаркован синий фургон.
И, заняв все голубое небо, был массивный, свирепо ужасный столб чистого яркого света, самые края были покрыты румянцем слабого фиолетового проблеска.
Донна услышала, как ее мама сказала: «О Боже, только не опять, только не опять небо в огне».
Но оно не все было в огне. Только одна эта колонна, сопровождаемая звуком, как от газового пламени в плите, но увеличенного на десять тысяч децибел.
Донна просто знала, что там, куда эта колонна света ударила землю, происходило что-то ужасное, где-то к западу от Чизика. Хотя она тогда этого не знала, но по всему миру, не важно, в какой временной зоне, похожие колонны горячей энергии делали то же самое.
И в небе все еще было это хитрое лицо из звезд, его отвратительная ухмылка казалась больше и шире, чем когда-либо раньше.
— Мам, внутрь, быстрей. Закрой двери, никого не впускай, кроме меня. Или дедушки. Или Доктора. Особенно Доктора.