Артур безмолвствовал.
Он безмолвствовал еще долго после того, как вышел из кабинета брата. На вызов, брошенный Алексом, он не нашел ответа, да Алекс и не настаивал. Но, возвращаясь, домой по Одли-стрит, Артур думал о том, что Алекс, возможно, прав. Он никогда не жил по-настоящему в отличие от других. Ему всегда казалось, что в его жизни чего-то не хватает, потому что-то, что в ней было, не оправдывало его существования.
Но уехать в Шотландию?
О Господи, как же он скучает по Керри! Несмотря на все свое негодование, он очень скучает! Эта глупая девчонка вознамерилась сделать благородный жест и освободить Томаса. Если бы он знал, как она уехала или когда, можно было бы попробовать ее остановить, но она сбежала, не сказав ему ни слова, чем разбила все его надежды.
Он шел, размышляя об этом, и чуть не налетел на стайку дам, вышедших на прогулку. Он неловко приподнял цилиндр в знак приветствия, как вдруг увидел среди них Порцию, которая улыбалась ему из-под зонтика.
— Лорд Кристиан, — промурлыкала она, — я так рада вас видеть!
— Леди Рот, — сдержанно поклонился он, а затем отвесил поклон остальным дамам.
— Удивительно, что мы встретили вас. Я слышала, что вы сильно хандрите с тех пор, как ваша подружка сбежала в свою Шотландию. — Дамы захихикали, а Порция посмотрела на него с дьявольским блеском в глазах.
Как он презирает эту хитрую, расчетливую особу! Он посмотрел на ее подруг — репутация каждой из них была ему хорошо известна. Они были ничуть не лучше Порции, и теперь все улыбались ему одинаковыми понимающими улыбками.
— Вам следовало бы, леди Рот, более тщательно выбирать для себя поставщиков сплетен. Как видите, я чувствую себя превосходно.
— И это прекрасно, сэр! Невыносимо было бы думать, что вы чахнете из-за какой-то нищей шотландской девчонки.
Дамы снова захихикали, а Порция улыбнулась так широко, что толстый слой косметики на ее лице пошел трещинами.
Артур усмехнулся, приподнимая цилиндр.
— Вы, как всегда, заботливы, леди Рот. Всего доброго, леди.
Он обогнул их и пошел дальше и услышал, как Порция тихо рассмеялась за его спиной.
Теперь он был согласен с Керри. Она никогда не приспособится к этой жизни; она никогда не обретет необходимой для этого наглости. Его мир обошелся с ней несправедливо, и впервые Артур всерьез задумался — почему бы ему не приспособиться к ее миру? Дни, проведенные в Гленбейдене, казались ему самыми счастливыми в жизни. Там он ощущал себя мужчиной, непобедимым и сильным.
Эта мысль дразнила его, не давая покоя. За одиноким ужином Артура вдруг посетило прозрение. Он только сейчас понял, почему Керри поступила так, как поступила: независимость была одной из тех черт ее характера, которыми он так восхищался. И он часто подшучивал над ней из-за этого, но не обращал внимания на ее желания. Он делал так, как казалось лучше ему, решив, что сама она не знает, что для нее лучше. Как же он был высокомерен! И ведь он знал о семейных узах, связывающих ее с Томасом, и уж конечно, должен был бы знать, что она сдвинет горы, чтобы его спасти.
Правда в том, думал он, ковыряясь в баранине, что сейчас он готов сделать все, лишь бы ее вернуть, и бросить все, что у него есть, ради Шотландии.
А почему бы и нет? Ему нечего терять, кроме самого себя. Разве не это говорил ему Алекс?
Глава 24
Шотландия, Гленбейден
В горах Шотландии уже наступала осень. Из маленького окна своей камеры Керри видела ярко-красные, желтые и оранжевые листья, падающие на землю маленького тюремного дворика. И всякий раз, когда падал очередной листок, Керри спрашивала себя: увидит ли она снова гленбейденские деревья?
Суд состоится, как сказал ей Монкрифф, когда мировой судья будет проезжать через Пертшир для слушания судебных тяжб. Может, через две недели. Может, позже. Их с Томасом будут судить вместе.
Томас. Она видела его всего лишь пятнадцать минут, до того как ее увели. Измученный, страшно исхудавший, он испытал потрясение, увидев ее, поскольку был уверен, что она погибла. Он был настолько переполнен радостью, что не сумел сказать ей ничего, кроме того, что все будет хорошо. Тогда она ему поверила, потому что не сомневалась, что стоит ей рассказать, как все произошло, и Томаса сразу освободят.
Но все вышло по-другому.
Камерон Монкрифф утверждал в своем обвинении, что они с Томасом были любовниками и убили Чарлза, чтобы Керри не пришлось выполнить обещание ее покойного мужа, данное ему, — обещание, которое обязывало ее выйти замуж за этого несчастного придурковатого малого.
Обвинение было нелепо: многие знали, какие на самом деле отношения связывали Керри и Томаса, и больше того — они видели, как он уходил из Гленбейдена, гоня перед собой стадо. К несчастью, большая часть этих людей уехала из Гленбейдена навсегда, и Керри понятия не имела, где теперь находятся Большой Ангус и Мэй. И все же она наивно верила, что правда победит, и пыталась объяснить полицейскому сержанту, который доставил ее сюда, что убила Чарлза, защищая себя. Но чем больше она говорила об этом, тем более глухими становились полицейский сержант и Монкрифф. Никто ей не верил — никто не хотел ее даже слушать.
Итак, ее с Томасом будут судить за убийство, и за это преступление, как сообщил им Монкрифф со злобной радостью, их ждет смерть через повешение. Чтобы подчеркнуть этот пункт, он посадил ее в камеру в старинной башне в своем поместье, окно которой выходило на площадь, где казнили осужденных.
Находясь одна в камере, где ей нечем было заняться, разве что следить за сменой времен года и строительством виселиц, Керри целыми днями думала об Артуре. Она ужасно скучала по нему. Ах, она уже забыла о выселении — довольно скоро она поняла, что он был прав, что это Фрейзер отобрал у нее землю, а вовсе не он. И она с радостью поверила в то, что он рассказал ей о своей роли в этом деле.
Самое трудное — труднее она ничего не знала в жизни — это жить, не видя Артура. Она скучала по нему; почти каждую ночь, думая о нем, она плакала, пока не засыпала, и каждое утро просыпалась, тоскуя по его улыбке и нежным ласкам. Но тут появлялась матрона с миской варева, претендующего на наименование овсянки, холод, остудивший толстые стены башни, пробирал ее до костей, и она снова начинала молиться, пока мысли ее не истекали кровью от воспоминаний об Артуре.
Как же она любила его! И судя по всему, она так и сойдет в могилу, продолжая его любить.
Как-то раз, в одно особенно холодное утро, ее тюремщица миссис Мьюир — в конце концов Керри удалось уговорить ее назвать свое имя — принесла таз с холодной водой и лоскут ткани.
— Давай вымойся, девушка. С тобой будет говорить барон.
Керри тяжело вздохнула. Миссис Мьюир подняла свои толстые брови и швырнула ей грязный лоскут. Нечеловеческим усилием воли Керри поднялась с комковатого матраса, заменявшего ей постель, и подошла к тазу.
Она вымылась. Ей даже удалось завязать волосы узлом на затылке, когда Монкрифф вошел в камеру и заполнил собой ее тесное пространство. Вид у него был на редкость свежий, седые волосы прекрасно причесаны, бриллиантовая булавка сверкала на шейном платке. Сложив руки за спиной, он медленно обошел Керри, внимательно ее рассматривая.
Потом остановился перед ней.
— Две недели в этих стенах не пошли вам на пользу, миссис Маккиннон. И все-таки мне кажется, что вы вполне достойны того, чтобы вас спасти.
Керри равнодушно пожала плечами.
— Очень любезно с вашей стороны это заметить. Но почему вас это волнует? Вы ведь намерены добиться, чтобы меня повесили еще до прихода зимы?
Монкрифф улыбнулся.
— Довольно острый язычок для особы в таком затруднительном положении, как ваше, миссис Маккиннон, вам не кажется?