Прибытие нового герцога Эзнельмского было обставлено крайне торжественно. Несмотря на то что нога все еще не до конца зажила, Грон рискнул-таки спуститься вниз, во внутренний двор, и занять место на пролете одной из лестниц. Новоиспеченный герцог прибыл в свою столицу еще прошлым вечером и остановился в одном из самых богатых постоялых дворов «У коромного петуха». В принципе он въехал в городские ворота за три часа до заката, и ничто не мешало ему сразу же направиться в замок, тем более что торжественная церемония встречи уже была подготовлена, и все, кто был в ней задействован, даже успели занять свои места. Но герцог отчего-то решил переночевать на постоялом дворе, отправив гонца с требованием подготовить торжественную встречу к следующему полудню.
Зрители заполонили все окна и балконы уже за час до полудня. За полчаса до назначенного срока дорогу к замку и ковровую дорожку, раскатанную во внутреннем дворе, обрамили шпалеры герцогских стражников, облаченных в ярко начищенные кирасы и шлемы. Пространство между стражниками и стенами, обрамляющими внутренний двор, заполнили толпы празднично одетых придворных и горожан. В бойницах надвратных башен и между зубцами стен вывесили флаги. А на центральном балконе, расположенном над парадным входом во дворец, занял место оркестр. Все было готово.
Карета герцога выехала к воротам замка через час после полудня, хотя от постоялого двора, на котором он соизволил провести ночь, до замковых ворот было от силы двадцать минут неспешным шагом. Отчаянно скрипя колесами, карета вкатилась внутрь центральной воротной башни и спустя несколько мгновений выкатилась во двор замка. Грянул оркестр, заполнившая двор толпа разразилась громкими приветственными криками, стражники вытянулись во фрунт. Карета остановилась. Все замерли, жадно пожирая глазами закрытые дверцы. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем из-за занавески высунулась худая, вялая, похожая на снулую рыбину рука. Рука пошевелила пальцами. Старик-сенешаль торопливо подскочил, придерживая болтающиеся у пояса ножны со своим фамильным мечом. Из-за занавески что-то сказали. Сенешаль изумленно встопорщил усы.
– Но, ваша светлость, как же…
Рука втянулась внутрь, и занавеска вновь задернулась. Сенешаль растерянно огляделся, затем откашлялся и зычно выкрикнул:
– Капитан!
– Да, ваша милость. – У левого плеча сенешаля тут же возникла рослая фигура капитана замковой стражи.
– Его светлость повелел убрать… – Сенешаль запнулся, как будто ему было трудно выговорить дальнейшее, но довольно быстро взял себя в руки и твердо продолжил: – Убрать все старые знамена.
– Старые? – переспросил неверяще капитан. Желтый с зеленым были цветами герцогства Эзнельмского уже чертову тучу поколений.
– Да. Владетель пошел навстречу нашему герцогу и изменил цвета Эзнельма. Теперь наши флаги будут… – Он запнулся и ошеломленно уставился на фигуры, в колонну по пять выходившие из распахнутых ворот.
Они шли молча, не кидая по сторонам горделивые взгляды, не подкручивая усы и не подбочениваясь, как обычно это происходит, если в город или в замок входит воинское подразделение. Нет, они шли в ногу, мерно передвигая конечности, с лицами, больше всего напоминающими посмертные маски. Но самым главным, из-за чего толпа, заполнившая двор, ошарашенно вздохнула, было не это. Самым главным было то, что первая шеренга несла в руках. Это были знамена. Они были черными. А посредине черного полотнища злобно скалил зубы волосатый череп…
– Да, удружил, Жаба, нечего сказать, – уныло произнес Борнус, когда они поднялись в спальню после пышного, но прошедшего весьма уныло торжественного приема и последовавшего за ним ужина.
Тай и Борнус прислуживали за столами, а Грон наблюдал за всем происходящим с верхней галереи. Гостям явно было не по себе, поэтому все торжества завершились довольно быстро, уже к вечерним сумеркам, не затягиваясь, как это было при прежнем герцоге, далеко за полночь. Так что Борнус, прислуживавший у стола, где сидели купеческие старейшины, освободился довольно рано, и они с Гроном поднялись в свою спальню, не став дожидаться Тая – тому выпала честь прислуживать за герцогским столом, за которым все еще продолжалось пиршество.
– Теперь над нашим герцогством вся северная марка потешаться будет.
– И никто не будет, – примирительно отозвался Грон. – Это же Владетель знамя даровал. Ну кто посмеет потешаться над Владетелем?
– Ну и что, что даровал? Жаб же сам пожелал…
С первой же минуты пребывания нового герцога в замке его никто иначе, как Жабом, уже и не называл. Хотя внешне он напоминал скорее глисту. Бледный, с унылым лицом и кривой усмешечкой. Вернее, ему больше подходила характеристика, которую Грон еще в бытность Казимиром Пушкевичем как-то прочитал на стенде «Их разыскивает милиция» в местном райотделе. Там вывешивались ориентировки с крайне некачественными фотографиями и изложенными казенным птичьим языком словесными портретами. Вот в одной такой ориентировке полковник Пушкевич однажды и прочитал нечто типа: «Рост средний, телосложение щуплое, волосы редкие, глаза серые, водянистые, общее впечатление – гнида». И сия характеристика как нельзя лучше обрисовывала впечатление, формирующееся у человека при взгляде на нового герцога Эзнельмского.
– Нет, это ж надо было додуматься поместить на знамена волосатый череп. Он бы еще Костяную корову туда намалевал.
Костяная корова, как, впрочем, и волосатый череп, были персонажами крестьянского фольклора. Первая олицетворяла собой падеж скота, а второй – мор. Барон Ужаб был в своем репертуаре.