– Тебе сейчас не вода нужна, а особое лекарство. Ты как, понимаешь меня?
Я утвердительно киваю в ответ.
– Слушай внимательно, – говорит он. – это особое лекарство, очень ценное, на вкус внимания не обращай, ты должен его проглотить, но только два глотка, не больше. Потом еще примешь, запомнил?
Снова утвердительно киваю. Этот неизвестный богатырь, одетый почему-то в камуфляжную форму, что ломает весь его былинный образ, сует мне флягу в руки и отворачивается к телу одетому в похожую форму и неподвижно лежащему лицом вниз. Когда я поднес флягу к губам, жажда, разбуженная выпитым до этого глотком воды, была так велика, что присосался к источнику влаги, не обращая никакого внимания ни на ее запах, ни на ее вкус. О предупреждении выпить только два глотка, разумеется, я забыл, как только стал пить. От фляги я оторвался, когда она была уже пуста. В животе разливалось приятное тепло, головная боль стала стихать. Возвращалась привычная острота зрения, а сознание, затуманенное бредом последних дней, быстро приходило в нормальное состояние. На моей морде расползалась довольная улыбка. В такой позе, с зажатой в правой руке пустой фляжкой и с блаженным выражением на лице, я медленно завалился на спину и снова потерял сознание.
На этот раз в сознание меня привели шлепки по щекам. Увидев, что я наконец-то очнулся и сфокусировал на нем взгляд, незнакомый мне военный стал укоризненно качать головой:
– Вот, что ты за дурень такой. Сказал же тебе – не более двух глотков, а ты всю фляжку до дна вылакал. Ты же кони мог двинуть! Хорошо еще, что в ней меньше половины оставалось. Ты и так уже в кваза превратился, а теперь, что, смерти ищешь? Ты меня вообще слышишь, понимаешь, о чем я говорю?
Я киваю головой – сначала утвердительно, а затем отрицательно. Понимать-то я его хорошо понимаю, но кто такой кваз и как я в него смог превратиться? Он ухмыляется в ответ:
– А-а-а, ты меня слышишь, все понимаешь, но не врубился в то, что твориться с тобой и вокруг… Кстати, почему ты все время молчишь, тебе что в тюряге язык отрезали?
Открываю рот, показываю наличие языка, затем показываю рукой на горло и недоуменно пожимаю плечами. Делаю попытку что-то сказать, но из моего горла вырываются одни только хрипы.
– Понятно все с тобой, споровое голодание зашло так далеко, что, видимо, ты стал обращаться в зараженного, а при обращении речевой аппарат всегда первым отказывает. Ты не переживай, я все тебе объясню и расскажу. Ты уж прости, что не сдержался и бить тебя начал, – он указывает рукой на лежащее рядом мертвое тело.
– Меня зовут Лось, моего напарника – Апостол. Мы с ним проходили мимо, остановились собрать хабар с разорванного под твоим окном охранника. Апостол тебя сенсором засек, удивился, что до сих пор живой иммунный с такой светлой кармой сидит в камере барака для пожизненных заключенных. Побежал тебя спасать, и вот, непонятно почему, теперь лежит мертвый. Да еще не просто труп, а иссохшая мумия. Я сначала подумал, что это ты его прибил, поэтому не сдержался и рассвирепел. Даже чуть не убил тебя, а когда немного успокоился и рассмотрел тело, то теперь уже не уверен, что это твоих рук дело.
Не знаю, как ты смог провернуть такое – на его теле нет следов насилия, да и нечем тебе его убить было. Самое вероятное – даром прибить, но как? Допустим, вызрело у тебя некое убойное умение Улья, но спонтанная активация дара только на внешнюю угрозу срабатывает, а ты не только ничего вокруг не видел, а подыхал от спорового голодания, лежал без чувств, пуская слюни и гадя под себя.
Он замолчал, задумавшись.
Слушаю я, слушаю Лося, столько новой информации, но ни фига не понятно. Запомнилось, что этого былинного богатыря не Добрыней кличут, а Лосем, что ему подходит не хуже. Покойника звали Апостолом, а я на самом деле чуть ласты не склеил, от неизвестного мне спорового голодания. Может он оговорился и хотел сказать спорового отравления, но грибами нас в колонии вроде не кормили. А что за дары такие, которыми человека убить можно?
– Ничего не понимаю, я в Улье не новичок, но с таким никогда не сталкивался… Ладно, давай выбираться отсюда. Апостол хотел тебя спасти, исполню последнее желание напарника, да и новичкам, кем бы они не были, в Улье помогать принято, – глядя мне в глаза, сказал Лось.
– Проясним только один момент для начала. Это я снял со стены возле двери твоей камеры, – он показал мне бумажку и стал читать.
– Семин Виктор Николаевич, 58 года рождения, осужден на пожизненное заключение по статье 105 ч.2а и 105 ч.2е. Это про тебя? – спросил он.
Опуская глаза в пол, утвердительно киваю. Какой смысл скрывать? Хотел бы этот Лось меня убить, давно бы так и сделал за смерть друга. Не важно виноват я в этом или нет.
– 2а знаю – это убийство двух и более человек, а 2е – это особо жестоким способом что ли? Ты что террорист что ли?
Отрицательно машу головой. Не знаю, как ему без слов объяснить, что 2е – это не особо жестокий, а особо опасный способ убийства.
– А зачем пошел убивать? – спрашивает меня Лось.
Надо отвечать. В голову приходит только один способ. Попробую, может, поймет? Касаюсь пальцами своего глаза и указываю той же рукой на его глаза, затем повторяю этот же жест, заменив глаз на зубы.
– Око за око, зуб за зуб, – догадывается Лось – Мстил, что ли?
Утвердительно киваю головой.
– Тогда понятно, почему Апостол увидел, что у тебя карма светлая. Улей оценивает наши грехи не по людским законам, а по своим. Раз карма у тебя поле переноса осталась светлой, значит, твое решение было верным, и те, кого ты убил, заслуживали смерти. Отомстить-то хоть получилось?
– Нет, – жестом отвечаю ему я.
– Ничего, бывает. Ты идти сможешь? Попробуй встать, – с сомнением во взгляде просит меня Лось.
Пытаюсь подняться. Ничего не выходит. Руки могу слегка поднять, головой шевелить получается, но слабость такая сильная, что больше ничего не выходит.
– Тебе обязательно надо будет поесть. И сделаю я тебе, пожалуй, раствор гороха, а то тащить на себе всю дорогу твою тощую тушку мне не улыбается. Так, ты пока полежи тут, а я скоро вернусь. Здесь безопасно, этаж зачищен. Принесу тебе одежду, сменим твою камеру на место получше и займемся твоей реанимацией. Да, еще надо не забыть тебя окрестить. Сегодняшний день потратим на подготовку, а завтра с утра двинем. Задерживаться тут долго нельзя, кластер сверхбыстрый, скоро снова пойдет на перезагрузку.
Он легко поднял на руки мертвое тело Апостола и вышел с ним из камеры. От нечего делать прислушиваюсь к своему самочувствию. Вроде все в норме. Голова не болит. Мысли, зрение и слух тоже в порядке. При упоминании Лосем про еду, в животе отозвалось привычное человеческое чувство голода. Говорить не могу, но вижу, что Лося этот момент совсем не пугает. Может, речь восстановится со временем? Напрягают только непонятки, постоянно проскальзывающие в речи Лося. Какой-то иммунитет, какие-то зараженные, дары (он, что фанат Гарри Поттера?), карма, Улей, еще непонятные крестины добавились… Нафига, я же и так крещеный? Вспомнилось зачем-то, как в восьмом классе, будучи уже комсомольцем, удивился, узнав о том, что родители, когда я был еще совсем маленьким, втайне отвезли меня в церковь и окрестили. «А, может, я продолжаю бредить?» – слишком все необычно выглядит. Наверно, стоит дождаться обещанного моим спасителем объяснения. Есть и еще какое-то неявное беспокойство – будто зуд в голове от того, что кажется, что забыл что-то очень важное, но не помнишь что именно, и никак не можешь заставить себя вспомнить.
Пока я пребывал в этих раздумьях, Лось еще раз появился, заглянул в мою камеру и снова ушел. Его шаги гулко отзывались в пустом коридоре, поэтому я и заметил, что он приходил. Во второй раз он долго отсутствовал, я даже беспокоиться начал. Что ни говори, а он – моя единственная надежда на спасение, не говоря уже об информации, что за херня здесь творится. Вернулся Лось примерно через час и принес тюремное одеяло.
– Грязный ты, придется тебя помыть, – сказал он.
– Я приготовил тебе ванну, мыло, мочалку. Сейчас заверну тебя в это одеяло и отнесу. Горячей воды нет, потерпишь. Банные процедуры будут в воде комнатной температуры, потом одену тебя в чистое.