— Уверен, Всеслав Изяборыч. Химия и иные дисциплины изучены мной поверхностно или весьма узко. А использования их сродни озарению. В математике же я разбираюсь достаточно, дабы названые вами испытания сдать.
— Вам виднее, Ормонд Володимирович. Седмицы вам на подготовку к испытанию и отдых хватит? — осведомился Изяборыч.
— И да, Люциночка, поздравляю тебя и отпуску тебе декаду, более не могу, — проскрипел Остромир, на что Люц деду с благодарностью кивнула.
— Седмицы хватит, — прикинул я. — А вот остальные…
— А вот к остальным вопросам вы подключитесь после отдыха и экзамена, — отрезал Изяборыч. — А вопрос с вашей идеей обсуждается на самом высоком уровне. И не опоздаете, пока бюрократия тянется, — улыбнулся он на моё выражение морды.
Ну, похоже, что так, несколько расслабился я. Вообще, ежели подумать, глава и так на немалое нарушение правил академических идёт: академик по одной науке — вещь невозможная, либо эфирное оперирование на уровне высоком потребно, либо смежные направления наук иных.
А у меня выходит всё же награда, но не как я ожидал, а более разумная. Вот в чём Глава прав, так это в том, что служить мне без экзамена тяжко будет. Саботаж не саботаж, а забастовку италийскую сотрудники, годами положение академика выслуживающие и выучивающие, устроить могут.
— В кассу довольствия зайдите, — подал голос и Лавр, передавая мне несколько листов со стола. — И, Ормонд Володимирович, видно, и закончилось моё кураторство, — пожал он мне лапу. — Удачи вам и дальнейших успехов, — пожелал он.
На том мы и покинули кабинет. В кассе, кстати, нас осыпали, нужно сказать, весьма щедро, деньгами. Например, налоговое бремя с нашего особнячка мы точно снимем (что я, собственно, тут же и сделал, благо касса и в качестве представительства мытной Управы функционировала). И ещё осталось, причём немало. На предложение «поделить» девчонки дружно ответили отказом, значит, положу в тумбочку да будем брать по необходимости, решил я.
— Куда мы теперь? — осведомилась моя овечка, смотря на задумавшегося меня.
— Вообще, домой можно, — прикидывал я. — К родственникам ранее вечера смысла ехать нет. Но мне вчера Даросил Карлович одну вещь напомнил, — ухмыльнулся я. — Да и навестить ряд лиц не помешает. В общем, я бы, пока время есть, в Посольскую Управу заехал. А вы…
— А мы с тобой, — выдала Люц, поддержанная милиным кивком.
Ну, хотят — так пусть будут, не помешают, заключил я. Отфонил в отчий дом, где Авдотья уверила, что мне и моим спутникам рады в любое время, распоряжение отца. И что предупредит его о вечернем визите.
На чём с домоправительницей распрощался. Направились мы в Посольскую Управу, где был ещё один момент. Несколько мной не то, чтобы забытый, просто неучтённый. А именно, я до сих пор был служащим Посольской Управы, пусть не на жаловании. Соответственно, никаких пропусков-сопровождающх было не потребно. Более того, Милу я провел вполне «под свою ответственность».
Ну направилась моя корыстность, первым делом, за премией, мной полученной, да за делами позабытой.
Серонеб Васильевич обретался на складе, был всё так же жив, здоров и жадность свою источал столь мощно, что, казалось, затоплен ей весь этаж. Узрев морду улыбчивою мою, в лике жадина переменился, карманы свои охлопал (вот гад, подумал я. Никогда не брал ничего без дозволения и соответствующих бумаг!).
— Зачем припёрся, бес ехидный? — обвиняюще простёр в мой адрес перст Серонеб. — Не будет тебе нынче поживы, — злобно ликовал он.
— И вам здравия, Серонеб Васильевич, — широко оскалился я. — Я за премией своей, залежалась, мыслю, у вас.
— Премию ему, — буркнул жадина. — Стой и жди. Устроил из управного склада хранилище, давно забрать следовало, — бурчал он, удаляясь в недра складские.
— А это… — лупала широко раскрытыми глазами овечка, на наш диалог.
— А это нормально, — ответствовал я. — Серонеб Васильевич — уважаемый служащий, в годах. И жадина и скупердяй столь феерический, что законам мироздания это противно. Ну а я, как с законам мироздания живущий в согласии, с этим чудовищем, олицетворяющим жадность непотребную, в меру сил боролся, — веско покивал я.
— Ой, скажешь же ты, Орм, — возразила Люц. — Бережлив Серонеб Васильевич, но его должности сие пристало. А так выдаёт всё потребное.
— А потому и выдаёт, — снисходительно воззрился я на подругу, — что усилиями моими неимоверными был сей змей жадности повержен. Год с лишком изнемогал я в борьбе тяжкой, — воздел я перст.
— Бес ехидный! — послышалось из недр склада.