В итоге привёл сей тип меня в обширную трапезную на четвёртом, а точнее, пятом этаже: располагалась она в антаблементе, более того, крыши как таковой не имела, последнюю заменял скат оранжерейных окон, ныне распахнутых. И имела небольшой сад, в который меня тип и вовлёк, подведя к беседке с Лешим.
— Приятного аппетита, Добродум Аполлонович, — явил воспитание я.
— И вам желаю его, Ормонд Володимирович, присоединяйтесь, — широким жестом указав на полный яств стол.
— Благодарствую, — ответил я, располагаясь за столом.
Впрочем, блюда трогать не стал (мало ли что), а вопросительно и, нужно отметить, требовательно уставился на Добродума. Последний попробовал употребить некую снедь, но тяжесть моего взора ему явно в том препятствовала. Так что отложил сотрапезник прибор, повзирал на меня, хмыкнул и произнёс:
— Спрашивайте, Ормонд Володимирович, — выдал Добродум. — А то, признаться, под взором вашим не то, что кусок в горло не лезет, но и опасаюсь, как бы вы во мне дыру не проглядели, — шутканул леший.
4. Ритуальный венок
Вопросов, по совести, было немного. Но были они актуальными, да и, честно говоря, прогибаться под Добродума сверх необходимости, да ещё до его принятия меня на службу (что ещё не факт, что будет, хотя иных вариантов я не представлял, кроме, безусловно, «управы попадунских дел»), я не собирался.
Так что решил я, поскольку предложение задавать вопросы было прямым и однозначным, таковым образом их и задавать.
— Зачем я вам, Добродум Аполлонович, потребен? — обозначил я самый главный и всеобъемлющий вопрос.
— Зачем я вас позвал, зачем именно вас, али ещё как? — хитро прищурился злокозненный Добродум.
— Всё, — мило улыбнулся я.
— Хм, — подумав несколько секунд, выдал собеседник. — Потребны вы мне, Ормонд Володимирович для того, чтобы предложить вам службу, — озвучил Добродум, посмотрел на мою рожу, столь скептичную, что не удержался от ухмылки, и продолжил. — Ну, полно вам, я и впрямь на службу вас зову, — и замолчал, негодяй старый (не столь он был и стар, но как негодяй, несомненно, прожжён и заслужен).
— При всём моём к вам безграничном уважении, Добродум Аполлонович, — ядовито начал я, убедившись, что продолжения не будет. — На вопрос, коий вы сами дозволили задавать, вы не ответили. Я, невзирая на мои неоспоримые и многочисленные достоинства, молод. Не сказать, чтобы льстив и угодлив, что как мне мыслится, для политиков ранга высокого условие ежели не обязательное, то угодное. Да и не нравлюсь я вам, — рубанул я с плеча, — как и вы мне. Так что прошу на вопрос всё же ответить, либо не будем отнимать время друг у друга, — махнул рукой на возможную службу я.
— Да, не поспоришь, Ормонд Володимирович, не нравитесь, — хамски и широко улыбнулся злокозненный Добродум, на что я оскалился в ответ, ну а после взаимной дентологической демонстрации он продолжил. — Ну а сами посудите, кому ваша колючесть, — ухмыльнулся он, — по сердцу придётся? Да ещё и от юнца, весьма посредственного в науках? — хамски педалировал он мои дипломные неурядицы. — Однако ж, сложилось так, что вы мне оказались потребны. Не обольщайтесь, не из-за «достоинств многочисленных и неоспоримых», — высказал банальность он, а следующей фразой удивил. — Скорее, из-за не менее многочисленных и неоспоримых недостатков.
— Прошу простить, Добродум Аполлонович, — тоном, посылающим собеседника на орган репродуктивный высказался я, — Но не изволите объясниться?
— Не изволю, Ормонд Володимирович, не доросли вы пока до моих «объясниться», — ответствовал злонравный Добродум. — Впрочем, нужно признать что и в ваших словах толика права есть, — выдал этот негодяй. — Я, всё же, сам вам предложил вопросы задавать. И хоть ответов не сулил, — гадски ехидствовал леший, — но совсем без них вас оставить непорядочно. Итак, потребны вы мне в должности помощника моего, посыльного и секретаря в поездках. Не из-за достоинств ваших, кои у каждого второго есть в преизбытке, а из-за недостатков, которые у вас и вправду, — ухмыльнулся гадкий тип, — редки. Вот вам мой ответ.
И что за злонравный негодяй-то, мимоходом посетовал я, судорожно обдумывая своё положение. Сулит мне должность референта, что, ежели подумать, «подай-принеси». Однако ж у столь высокопоставленной (задницы! — фактически проорала олежья часть, с чем ормондья не могла не согласиться) персоны, да недавнему гимназисту — просто недостижимая мечта, выстланная коврами и статýями уставленная. Всё одно никто большего не предложит. И не объяснил ничего толком, гад, смерил я недобрым глазом трапезничающего Добродума.