Ну а так, возьму панцирь скрытный, цербик и перун, эфирострел открытого ношения, более напоминающий укороченный карабин, вроде маузера, нежели пистолет. И вообще, мне в случае конфликта бежать более пристало, как душонке чернильной, а не войну воевать. А то раздухарился на воспоминаниях исторических, да и Добромира на меня дурно влияет, отметил я.
Так, потихоньку, стал я собираться к отбытию. Навестил родных, застал лишь Эфихоса, прилежно бьющего баклуши, распрощался с родственниками посредством него. Обежал наставников, получил от них список литературы и посыл подальше: мол, всё что надо, преподали, остальное сам по книгам учи. Кроме Добромиры, но занятия с ней и так были двумя днями в неделю ограничены.
Что меня уверило в том, что то ли посольство бриттское вскоре стрясётся, то ли Добродум, после римского вояжу, меня будет по делам своим злокозненным гонять. Ныне же, во время моего учения, гоняемы невиновные сотрудники управы были. Эх, им облегчение, мне огорчение, проявил немалый художественный вкус я, мотаясь уже по лавкам, обретая указанную литературу.
В полночь же был я у кабинета начальственного. Кстати, доставили мне снаряжение в саквояже, немало сейфовый напомнивший. И неспроста, Добродум на мои изысканные приветствия небрежно кивнул, но взгляд свой подлючий на саквояж уронил и покивал уже себе. Злодейство мыслит, резонно заключил я, вздохнув.
— Вижу, готовы, Ормонд Володимирович, — констатировал не менее готовый Добродум. — Принимайте, — нагрузил он мою невинную персону вторым саквояжем. — А нам в порт, отбываем через час. Аэростат «Спорый», торговый, но спорый, — откаламбурил он.
— Это сутки лететь, — прикинул я. — Впрочем, никогда не летал, любопытно.
— Отчего же сутки? — удивлённо уставился на меня Добродум. — Сегодня же в полдень на месте будем, груз у нашего возничего для Рима, маршрут регулярный, без остановок.
— Две тысячи вёрст за десять часов? — скептически уставился я на Добродума. — На аэростате? Шутить изволите, Добродум Аполлонович?
— Не изволю, — оскалился Леший, покидая кабинет, а уже в мобиле продолжил. — Всё же, юны вы, Ормонд Володимирович, и нелюбознательны. Впрочем, надо признать, что и ажиотажа супницы не вызвали. Супницами их из-за формы называют, кстати, нашей Академии изобретение, уже лет пять как бороздящее пятый окиян, — поэтически высказался он. — Впрочем, увидите. Две сотни вёрст в час делают, если память не подводит.
На удивление, не соврал Леший: у причальной мачты бултыхалась натуральная летучая тарель, правда несколько более пухлая, нежели представляли оные в Мире Олега. Здоровенная, с небольшой, фактически отсутствующей гондолой, слабо освещенная. Признаться, взирал я на это чудо техники с немалым интересом. Приглядевшись и приблизившись, узрел я на диске, опоясывающем тарель по узкому краю, пропеллеры, в круглые кожухи заключённые.
— А места нам хватит? — с некоторым опасением взирал я на крохотную гондолу, поднимаясь с Лешим по ступеням причальной мачты.
— Увидите, — ехидно ответствовал злонравный Добродум.
И я увидел. Признаться. в плане развития техники я считал Мир Полисов прискорбно отстающим, но после помещения в Спорый, я отпросился у пребывающего в соседней с моей крохотной каютке Добродума, да и облазил, насколько возможно, Спорый.
И могу сказать, что если как пассажирский транспорт сей аэростат не годился, будучи лишён основной прелести, «воздушности» и обзора, то в качестве грузового равных себе не имел. Гелиево-воздушная смесь, гондола, фактически «скрытая» в линзе судна, создавали на диво аэродинамическую форму. А винты придавали ускорение до двухсот вёрст в час, при грузоподъемности в тысячу четей, соответствующих примерно двумстам тоннам, если ориентироваться на шестнадцатикилограмовый пуд.
Да, при таких раскладах у железных дорог шансов нет, разве что совсем уж сверхскоростных, какие для груза и нужны-то толком. Пары сотен километров в час, выдаваемых тарелью, более чем хватает для всего мыслимого в пределах шарика. И отцовское дело лет через десять на нет сойдёт, ежели сам дирижабль не прикупит, прикинул я, сделав напоминание себе отца просветить: секретного и служебного я ничего не узнал, да и открывать не собираюсь, а информация о «супницах» семье важная.
На этом я и отправился почивать, потому как полюбоваться полётом не дала бы темнота. Да и обзора Спорый не предоставлял. Ну а Рим, что Рим, посмотрим на него, ну и думать на месте будем, успокаивал я себя, засыпая.