Более того, факт «обратной связи» не есть мои фантазии. Эмоции, да даже мысли человека в эфире отражение несли. Кратковременное, смываемое «потоками», но вполне отслеживаемое редчайшими терапефтами, чтецами разума. Подобные подвизались в медицине и, что логично, следственных мероприятиях, но были как редки, так и служили недолго, уходя по здоровью. Интерпретация эфирных эманаций мыслей разумных натурно «спекала мозг» самим чтецам.
И, сии «чтецы» достаточной квалификации, могли сформировать запомненное состояние эфира как рядом, так и непосредственно в человеке. Вызвав эмоции, да даже мысли, хотя, безусловно, грубо и внимательным человеком замечаемо.
На одарённых же таковое «интеллектуально-эфирное управление» работало крайне хреново, а уж если одарённый в сознании, так и вообще не работало. В общем, такое, не самое полезное направление, так что телепаты были, в основном, лекарями разума, где этот, пусть и ограниченный, функционал был востребован и полезен.
А вообще, эфир… — начал было думать я, но меня прервало сначала завывание толпы, породившей заметное волнение в эфире, а после злонравный хмык Добродума. Распахнув очи, увидел я, что сей тип от книжонки своей оторвался, да и взирает ехидно на меня.
— Сомлели, Ормонд Володимирович? — фальшиво-заботливо осведомился он.
— От чего, Добродум Аполлонович? — недоуменно осведомился я, взглянул на арену, узрел качественно, с потоками кровищи, разделанного фракийца, — Да нет, — отмахнулся я, — на этот бред я даже не смотрю. Оглядывал окрестности эфирным зрением, практиковался, — пояснил я свои закрытые очи.
— Дело доброе, — не стал гадствовать Леший.
— А не знаете ли вы, с чего римляне столь пристрастны к столь атавистичным моментам как гладиаторские бои? Ну, в смысле, сами бы выходили, если потребно «агрессивную суть» потешить, не до смерти там, — уточнил я.
— Память, история, традиции. Рим существует более чем наполовину с мыта от италийских Полисов. Это и накладывает определённые атавистические черты, никуда не денешься, — философски пожал Добродум.
— Сие я знаю, — отмахнулся от «по-учебнику» ответа Лешего. — Но у Рима масса достоинств и иных направлений, более чем памятных.
— Например? — отложил книжонку Добродум и, потянувшись, присел.
— Да то же право, — логично ответил я.
— Ну, тут с вами не поспоришь, — ответствовал Леший. — Так что есть два момента. Первый из которых: Рим, безусловно, ежели не родоначальник права вообще, то влияние на него оказал немалое, более половины законов полисов, а главное, основа их — римская. Вот только как вы это осуществите? Как вы введёте право в этакий «лик Полиса», всем заметный и очевидный?
— Например, аудиториумы юристов, — ответствовал я. — Встречающихся и… а ведь да, — прервал сам себя я.
— Да, вижу, поняли. Положим, соберется масса крючкотворов в аудиториуме. А решать-то им что? Законы Полисов не сказать, чтобы совершенны, но отточены годами применения, всеми принимаемы. Новинки, цивилизацией несомые, в них, сообразно традициям, отражаются. Так и выходит, что сему сборищу крючкотворов и делать-то нечего будет, только друг дружку колотить, да из пустого в порожнее переливать.
— Ну не всё настолько просто, — в пику злокозненному Лешему ответствовал я.
— Не настолько, да, многие законы и принципы, возможно, стоило бы пересмотреть. Вот только, Ормонд Володимирович, в Риме-то какого лешего? На такое даже Полисы италийские не все пойдут, чтоб законы им извне навязываемы были, в пику надуманному решение примут.
— И выходит, что с тем же правом, консилиум какой сотворить можно, вот только на «всепризнанное наследие» он не потянет. Тут и вправду только и остаётся, гладиаторы да пиры, — поразмыслив, выдал я.
— Именно так, люди — не самые разумные существа, на внешнее и яркое зело падкие, — подытожил Леший.
И уткнулся в книженцию свою. Я же продолжил практики эфирные, так как мясорубкой на арене заинтересован не был. Служитель принес ужин, причём в грецком стиле — пресный хлеб, козий сыр, козлятина, зелень, ну и вино с водой. Как сие интерпретировать, я не знал, но увидев, как с аппетитом угощение пожирает Леший, понял, что вкусы Добродума здесь знали, а подбор провизии — дань уважения.
Так и досидели до сумерек, а на выходе из Колизея встретил нас тип, годами преклонный, со свитой обильной. Раскланявшись с Добродумом, сей тип пригласил его с утра на «трапезу».
В мобиле, довольный, как поглумившийся над десятком невиновных, Леший озвучил: