Через несколько минут, в мой срок, дверь аудитории распахнулась, выпустив несостоявшуюся любовь Орма, Василику. Последняя смерила меня презрительным взглядом, на что я искренне и широко улыбнулся. Девчонку аж передёрнуло, и она, стуча каблучками, удалилась. «Улыбайтесь, это всех раздражает», широко улыбнулся я уже себе, впрочем, не раздражаясь.
Педель же, ожидаемо, озвучил:
— На экзаменационные испытания вызывается Ормонд Терн!
На что я поднялся и, прихватив папку с работой, зашел в аудиторию. Комиссия состояла из нашего наставника истории, а также трёх неизвестных мне, но явно политизированных типов: результат обучения традиционно оценивали не сотрудники гимназиума. Политики из различных управ, или, возможно, служащие Академии.
Ну а я, подойдя к кафедре, представился, поклонился и выложил работу. И отошёл, ожидая, пока комиссия с ней ознакомится. Ожидание растянулось минут на сорок, в течении которых я скорее «старался не думать», нежели обдумывать. Всё же, свалиться сейчас в обморок либо оросить комиссию недавним завтраком пусть и бесовски оригинально, но никак не будет способствовать моим целям и желаниям, констатировал я.
— Дельно, — наконец, изрёк один из экзаменаторов. — Видна работа мысли, а не переписывание чужих книг.
— Есть спорные моменты, — поморщился один из экзаменаторов. — Впрочем, соглашусь, это скорее наличие своих мыслей, нежели незнание потребного, — на что третий просто покивал.
Наставник же мне просто улыбнулся: он выступал как представитель гимназиума и «защитник» экзаменуемого (и своих навыков) в случае, если комиссия будет излишне сурова. После чего ко мне последовали вопросы, как по теме работы, так и по теме истории в целом. Память Орма не подводила, до вопроса, несколько выбившего меня из колеи.
— Сие пребывает за рамками учебной программы, господин экзаменующий! — автоматически ответил я.
— Нагле-е-ец, — с ухмылкой ответил дядька, с совершенно греческим, лишенным переносицы, носом. — И всё же, господин экзаменуемый, вы не ответили на вопрос. Не знаете?
— Смутно, — ответил я. — Насколько я читал, в не самой заслуживающей доверия литературе, на островах меж Азией и Австралией Великого Океана, этнос эклектичен. Составляет смесков из мигрирующих азиатов и австралийцев, по крайней мере, в запрашиваемый вами период, — ответил я.
— Наглец, но знающий, — поставил мне диагноз тип. — А то всё «голозадые чёрные папуасии, пожирающие друг дружку, иной пищи не приемлющее» — явно процитировал он кого-то, с иронией смотря на наставника.
— Всё же, Добродум Аполлонович, юноша прав, это выходит за пределами учебного курса гимназиума, — ответствовал наставник.
— А в остальном, Ормонд Володимирович, как вы науками овладели? — поинтересовался злонравный Добродум, причём остальные экзаменаторы на сей произвол промолчали.
— По экзамену или по факту? — осведомился я, вызвав хмык.
— Извольте по факту, уж ваши экзаменационные листы я сам посмотрю, — озвучил тип.
— В рамках программы, в науках, исключая гимнастику, — на что последовали улыбки, — овладел в полной мере, зачастую и сверх потребного. В экзаменах, стоит признать, не проявил должного усердия.
— Причина? — коротко бросил тип.
— Дела сердечные, — внутренне заведясь, ответил с широкой улыбкой я.
— Неудачные, очевидно, — покивал злокозненный Добродум, вызвав желание послать его матом. — Скажите, Оромонд Всеволодович, а в языках иностранный вы преуспели?
— В рамках программы — безусловно, — отрезал я, но тип продолжал на меня взирать. — Бритский учил сам, уж не знаю, насколько верно вышло.
— И по каким же книгам, вы, молодой человек, изволили учить язык островов? — спросил меня на довольно сильно искажённом английском тип.
— Развлекательная литература, названий не назову, учил для себя, — ответил я по-английски, вызвав у собеседника мученическую гримасу.
— Точно, из заокеанских Полисов, только там ТАК издеваются над языком, — констатировал он. — Впрочем, акцент ваш жуток, но явно не славянский, да и понять, что вам толкуют, вы сможете, — уставился тип на меня, на что я неопределённо пожал плечами. — Вы одарённый? — осведомился он.
— Нет, — отрезал наставник, но развить тему не успел, выпучив очи и отвалив челюсть.
Дело в том, что я аккуратно приподнял эфиром папку, поместив её в свои руки.
— У тебя вышло, Ормонд, — с искренней улыбкой отметил справившийся с удивлением наставник. — Я, признаться, думал, ты зря губишь молодость, но ты молодец! — констатировал он, а в памяти всплыло несколько бесед в доброжелательном стиле, на тему бессмысленности гонки за журавлём в небе.