То был мужчина в самом расцвете сил — между сорока и сорока пятью годами, с энергичным лицом, жесткими чертами, безбородый, судя по всему, привыкший к физическому труду и жизни на свежем воздухе. Он походил одновременно и на крестьянина, и на речника. На голове его была круглая шляпа с широкими полями, на ногах — сапоги до колен, под распахнутой курткой виднелся красный пояс, стягивавший в талии панталоны, он кутался в широкую шерстяную накидку, закрывавшую его до пят, что позволяло ему при необходимости оставаться неузнанным.
Был ли это Лацко, главарь контрабандистов, которого искали уже несколько лет, ни Карл Драгош, ни какой-либо другой полицейский не смог бы сказать — никто из представителей власти не видел его в лицо. Ясно одно: если это был Лацко, значит, новость о его поимке в очередной раз оказалась ложной — никакой стычки между полицейскими и контрабандистами в окрестностях Прессбурга не было и господин Рот, председатель комиссии, не получал от Драгоша никакого рапорта на сей счет. Впрочем, после прибытия в Вену господин Егер и Илья Круш сумеют все точно разузнать относительно пресловутого ареста Лацко.
Достоверным являлось лишь то, что уже некоторое время вновь прибывший находился с группой контрабандистов на правом берегу Дуная, где их поджидала партия незаконного товара: ткани, ценные вина, табак и различные консервы. Чтобы пополнить груз, около пятнадцати человек подошли к правому берегу Моравы, прибыли на постоялый двор и под руководством главаря готовились сопроводить две повозки к реке. Когда баржа будет полностью загружена, все сядут на нее и благополучно достигнут устья Дуная, избежав встречи с таможней и полицией.
В общем-то именно Лацко основал организацию контрабандистов. Он был одним из тех, о которых говорят: ни перед чем не остановится. И сам главарь, и его люди не верили, как говорится, ни в Бога, ни в дьявола. Преступная организация протянула свои щупальца по всей дунайской долине, в ее рядах было много сорвиголов, но не было предателей — все обогащались за счет прибыльного ремесла. До сей поры контрабанда ни разу не была обнаружена.
Однако удача может отвернуться даже от того, кто давно привык к ее благосклонности. Лацко почти никто не знал, но имя его уже было известно полиции. Правда, имя человека не написано у него на лбу, и никого нельзя арестовывать только за то, что знаешь его имя.
Едва войдя в зал, мужчина, возможно правая рука Лацко, задал возницам несколько лаконичных вопросов, на которые получил не менее лаконичные ответы:
— Обе повозки здесь?
— Да.
— По дороге не останавливали?
— Нет, хотя везде рыщут полицейские...
— Я знаю... Но они ближе к Мораве. Весь товар прибыл?
— Весь.
— И вы здесь с...
— Сутра.
— Лошади накормлены?
— Осталось только запрячь...
— Запрягайте.
Заметим, что, хотя все пятнадцать контрабандистов явились с этой стороны Дуная, их главарь пришел на постоялый двор один, чтобы не возбудить подозрений, которые могла вызвать ватага вооруженных длинными ножами и револьверами людей. Когда повозки тронутся в путь, его люди будут сопровождать их на расстоянии, чтобы при малейшей тревоге броситься на помощь.
Конечно, они знали, что полиция под началом Карла Драгоша, прибывшего накануне, прочесывает эти места. Преступники были начеку. Одеждой они походили на карпатских венгров. Что до Лацко, то с помощью грима он умел так ловко менять внешность, что неоднократно обманывал даже самых бдительных полицейских. Сколько раз лучшие ищейки встречали безразлично и добродушно улыбающегося простака в поле или у воды, на коне или на судне и не подозревали, что перед ними тот самый Лацко, которого они никак не могут схватить! По правде говоря, Илья Круш вызвал бы у них большее подозрение!
И когда один из его подручных начинал говорить о Карле Дра-гоше, которого комиссия послала выследить Лацко, он отвечал:
— Я знаю свое дело. Даже когда господин Драгош окажется на моем судне со своими полицейскими, он меня не узнает, а что до корабля, то вы прекрасно знаете: можно обыскать его сверху донизу и не найти при этом даже контрабандного коврика!
Пробило восемь, ворота во двор открылись, и повозки, каждую из которых тянули три тяжеловоза, выехали одна за другой. В непроглядной ночной тьме по заросшей травой дороге они двигались почти бесшумно. К тому же часть пути пролегала сквозь густой лес.
От впадения Моравы в Дунай постоялый двор отделяло лишь шесть-семь лье, по пути располагалось всего несколько ферм.