— Я тоже, господин Круш.
— И мы больше не расстанемся до конца путешествия?
— У меня есть все основания надеяться на это.
Эти слова заставили просиять добродушное лицо Ильи Круша.
— Господин Егер, — спросил он вновь, — скажите, вы знаете, что случилось со мной в Пепгге?
— Еще бы не знать, господин Круш! Арест, заключение... Принять вас за этого пресловутого Лацко, которого никак не удается поймать...
— Ответьте мне, — оживился Илья Круш, — неужели я похож на преступника?
— Конечно нет, более того, если самый честный человек на земле на кого-нибудь похож, то только на вас!
— Тем не менее целых четыре дня, господин Егер, меня считали главарем контрабандистов, и, казалось, председатель Рот ничуть в том не сомневался...
— Господин Круш, — признался господин Егер, — поверьте, если бы я был свободен, когда узнал о вашем несчастье, то примчался бы в Пешт, чтобы заступиться за вас... Когда же я освободился, дело было уже закончено... Более того, я узнал обо всем слишком поздно, чтобы написать председателю Международной комиссии и сообщить ему все, что могу...
— О! Господин Егер, было очень неприятно оказаться запертым в четырех стенах, но, честное слово, я не испытывал никакого беспокойства... В своей невиновности я был уверен и знал, что сведения, запрошенные в Раце, расставят все по своим местам... Я... я... Лацко?!
— Правда, здесь нет здравого смысла, и, я думаю, вы уже забыли об этом злоключении...
— Как если бы его и не было, господин Егер...
— Кстати, а обо мне не упоминалось в этом деле?
— Ни разу, господин Егер. Никто не знал и до сих пор не знает, что я путешествую не один... а если вас кто-то и видел случайно в моей лодке, то мог подумать, что я просто подвожу кого-то...
— Значит, мое имя никем не называлось?
— Ни-ни, господин Егер. Только я его знал. А я, как вы понимаете, не так прост, чтобы проговориться...
— Однако, господин Круш, вы могли рассчитывать на мои показания...
— Да, я думал об этом, но знал, что выкручусь сам, и, кроме того, это могло обернуться для вас неприятностями...
— Неприятностями, почему?
— Потому что комиссия могла решить, что вы и есть Ладко...
— Я?
— Ну да! Теоретически вы могли воспользоваться возможностью в полной безопасности пройти вниз по реке... а меня могли принять за вашего сообщника... Нет уж... Я предпочел молчать.
— И были совершенно правы, — согласился господин Егер, который с каким-то особым вниманием выслушал все, сказанное компаньоном. — О! Как вы были правы, спасибо, друг, за ваше молчание...
— Да что вы, господин Егер! В конце концов, думаю, вам было бы не труднее, чем мне, доказать свою невиновность.
— Разумеется, господин Круш, разумеется!
Когда наступил вечер, лодка причалила к берегу у деревушки, где господин Круш мог продать свой улов и пополнить запасы хлеба и мяса.
На следующий день, после удачной рыбалки на зорьке, течение вновь подхватило плоскодонку, и она быстро поплыла дальше. На австрийском берегу, пологом, часто затопляемом, пограничники, стоявшие неподалеку друг от друга, переговаривались между собой. Наполовину солдаты-наполовину крестьяне, они не получали никакого вознаграждения за службу в мирное время. Понятно, что строгость австрийских порядков делает довольно затруднительной остановку на этом берегу, поэтому, чтобы избежать всяких неприятностей, Илья Круш охотно общался с берегом противоположным.
Там уже стояли многочисленные суда, не желавшие плыть в темноте. Их было около тридцати, шедших друг за другом. Среди барж по-прежнему выделялась та, хорошо управляемая, которую господин Егер заметил неподалеку от Штрудельского ущелья.
— Что касается рыбалки, — говорил Илья Круш, — то река одинаково богата рыбой как с той стороны, так и с этой. И мне, господин Егер, можно сказать, везло... Продажа улова принесла в общей сложности сто двадцать семь флоринов и семнадцать крейцеров. Это позволяет думать, что вам не придется ни о чем сожалеть в конце нашего путешествия...
— Я всегда был такого мнения, господин Круш, — отвечал господин Егер, — это вы потеряете на нашей сделке!
В течение четырех дней, которые потребовались лодке, чтобы дойти до Оршовы, пришлось плыть по весьма капризному и извилистому руслу, сохранявшему генеральное направление на восток и служившему правым своим берегом военным рубежом. Она прошла мимо города Семендрии[105], некогда бывшей столицей Сербии, чью крепость на высоком мысу, перегораживающем часть русла Дуная, защищает целый венец башней и донжонов. В этом месте река с лихвой искупает неплодородность полей, раскинувшихся выше города, — повсюду, вплоть до устья Моравы[106], фруктовые деревья, сады, роскошные виноградники. Эта река стремится к Дунаю по великолепной долине, одной из самых красивых в Сербии. Часть судов, встреченных нашими путешественниками, спускалась к Дунаю, другая — готовилась пройти вверх по течению с помощью буксиров или на прицепе.
105
Речь идет о городе-крепости Смедерево, сильнейшего в то время на Дунае. Он был столицей сербского средневекового государства — деспотицы. Взятие Смедерева турками знаменовало конец сербской национальной государственности.
106
Эту Мораву, сербскую, не следует путать с одноименной чешской рекой, впадающей в Дунай слева и упоминавшейся ранее.